Несколько минут спустя, когда мы сидели в нише за нашим узким столом, я с жаром пересказал свой разговор с мисс Гревилль. Мама, глядя перед собой и время от времени делая глоток чая из чашки, молча выслушала меня. Но когда я наконец, как своего рода постскриптум, передал ей приглашение мисс Гревилль на субботу, она тревожно воскликнула:

– И там будет мистер Лесли?

– Конечно. Почему ты так удивлена? Разве ты не знаешь, что мисс Гревилль и он – большие друзья? И каждый день в час ланча они улыбаются друг другу в окно.

Мама хотела что-то сказать, но сдержалась и промолчала. Однако выражение ее лица оставалось довольно странным. И это, и то, как она восприняла мое известие, обидело меня. Я не предложил вымыть посуду и вместо этого отправился в свою комнату.

Что могло быть не так между мисс Гревилль и мистером Лесли? Было до боли очевидно, что мама расстроена идеей этого приглашения и не хочет его принимать. Естественно, для меня не были секретом странности мисс Гревилль. Они, особенно на ранних этапах наших отношений, очаровали меня. Ее необычная личность и пугала, и будоражила, так что я стал считать ее блестящим эксцентриком и по этой причине был готов принять ее неординарное поведение. Но в приглашении приходского священника на чай не было ничего необычного. Тогда в чем проблема? Я бы совсем не удивился, если бы она вместо уважаемого господина Лесли пригласила кого-нибудь вроде Буффало Билла[79] или Гарри Лаудера[80], а тут и так было понятно, хотя я притворялся несведущим, что священник ей дорог.

Тем не менее, когда с утра в субботу у меня по спине побежали мурашки смутного беспокойства, мне захотелось быть подальше от дома. День был прекрасный – как раз чтобы совершить еще одну пробежку, сказал я себе, тем более что предстояли организованные какой-то газетой соревнования по бегу к Стеар-Хэд среди спортсменов-любителей. Эти участники кросса, представленные молодыми клерками, подмастерьями, помощниками продавцов и прочим мелким людом, теперь больше подходили мне на роль друзей, а прошлой осенью я должным образом зарекомендовал себя среди них, выиграв юношеский кросс с препятствиями в возрастной категории до четырнадцати лет. Запасшись маминым омлетом на тосте, я, в шортах и майке, выскользнул из дому. Я опоздал. Забег начался на опушке Дарви-Вудс, и вот я уже бежал среди сосен, следуя по проложенной для кросса тропинке. Вскоре меня возбудила мысль, что ведь мне по силам, несмотря на поздний старт, поравняться с убежавшими. Меня распирало от гордости, когда я догнал некоторых отставших клубных бегунов и, с поднятым подбородком и прижатыми локтями, не обращая внимания на колотье в боку, оставил их телепаться позади. Тем не менее мои скоростные качества сослужили мне на сей раз плохую службу. Когда, заляпанный грязью, я все той же рысью влетел перед сумерками на террасу Принца Альберта, то увидел, что не рассчитал время. Дверь под номером семь была открыта, и из нее как раз выходили мисс Гревилль и моя мама с мистером Лесли. Со своим ровным пробором, посередке разделяющим волосы, и сдержанными манерами он был красивым мужчиной и выглядел скорее как актер. Но мне показалось, что он раскраснелся и явно чувствовал себя не в своей тарелке, когда торопливо пожал руки и чуть не споткнулся, спускаясь с крыльца. Вопреки обычаю, на сей раз он не узнал меня. Возможно, просто не заметил. Трудно себе представить еще кого-то, кто так торопился бы уйти, как этот викарий церкви Святого Иуды.

Я вошел в дом. Мама и мисс Гревилль были в зале, и я поспешно проскользнул мимо, так как ситуация, похоже, вышла из-под контроля – мама что-то тихо возражала, ее слов я не расслышал, на что мисс Гревилль громко ответила с радостным оживлением:

– Не важно, что было сказано, дорогая Грейс. Разве ты не видела, как он смотрел на меня?

Мама долго не поднималась наверх. Наконец она вернулась, устало опустилась на стул и прижала руку ко лбу. До этого меня обдавало жаром, а теперь начало трясти от холода.

– Мама, что случилось?

Она медленно подняла голову и посмотрела на меня:

– Это никогда для нас не закончится, Лори. Никогда, никогда. Мисс Гревилль сходит с ума.

Какими же странными были следующие месяцы – для меня настолько нереальными, что из-за них я пребывал в неизбывном изумлении, а для моей мамы – настолько полными постоянно растущей тревоги, степень которой я осознал значительно позже, что ее нервная система оказалась вконец расшатанной, и мама вздрагивала и бледнела от любого необычного звука, раздававшегося из основной части дома. Даже сейчас я едва могу представить себе в полной мере ту заслуживающую сострадания распавшуюся личность, которую я всегда считал высокообразованной и превосходящей прочие, тем более что все это превратилось в фарс на тему страстной влюбленности старой девы в молодого священнослужителя, – чем не сюжет для постановки на сцене мюзик-холла, где раздается вульгарный смех, вызванный дешевым красноносым комиком в мешковатых штанах. Но нам было не до смеха – это была реальность, в которой мы жили и мучились. Невозможно было поверить в то, что именно мисс Гревилль окажется центральной фигурой, жертвой такого спектакля.

Тем не менее, хотя, конечно, я не мог этого знать, состояние мисс Гревилль было хорошо известно в психиатрии и не считалось редкостью у женщин ее возраста и положения, имеющих легкие признаки паранойи. В инволюционный период у таких субъектов поток либидинозных импульсов, прежде подавленных, или сублимированных, или контролируемых другими механизмами защиты, высвобождается на фоне гормонального дисбаланса, что сопровождается бредовыми идеями, часто направленными на любимого врача или священнослужителя. Такие женщины пребывают в абсолютной уверенности, что они любимы и помолвлены, причем они с несокрушимой последовательностью доказывают то, чего на самом деле нет и в помине.

Для меня это было самым удручающим в характеристике мисс Гревилль – рациональное с виду поведение, в которое выливалась ее бредовая идея. Ее подготовка к браку была искренней и хорошо продуманной. Она обновила свой гардероб, но отнюдь не роскошными, а весьма строгими нарядами, которые, как она сообщила моей маме, соответствовали церковному статусу ее будущего мужа. Озвученные ею планы по ремонту дома викария были лучше некуда, а ткани, купленные для новых штор, были сдержанных тонов и свидетельствовали о хорошем вкусе. Ее активность не знала границ, казалось, что мисс Гревилль в постоянном движении, то по направлению в город, то обратно, а когда она находила время присесть, то принималась шить или с похвальным усердием начинала вырезать и примерять выкройки.

Крайне озадачивало то, как она отметала все попытки разубедить ее. Сначала моя мама вела себя в этом отношении довольно робко, тактично и осторожно, но, поскольку время шло, а все ее усилия терпели неудачу, она перешла на самый решительный тон и стала использовать аргументы, которые невозможно было отвергнуть. Мисс Гревилль отвергла их. Со спокойной и уверенной улыбкой она слушала маму, забавляясь ее горячностью, а затем, покачав головой, отмахивалась от самой неопровержимой логики: