– А мне что делать?

– Ты останешься здесь, конечно, – нахмурилась Герда. – Труде будет довольна, что в комнате кто-то живет, к тому же она тебя очень любит. У тебя сейчас много работы и…

– У меня была роль в фильме. Две сцены.

– И будет больше, – заявила она, вынимая из ящика чулки. – Твой герр Очарование проследит за этим.

Это не прозвучало сарказмом. Казалось, Герда всерьез верит, что я найду ей замену, кого-то, кто лучше приспособлен удовлетворять мои потребности. Но это было менее болезненным, чем сам факт, что моя подруга считала меня настолько безразличной к тому, что она мне уготовила.

– Я… я люблю тебя. И не лгала об этом, – прошептала я.

– И теперь не надо, – сухо сказала Герда и примяла вещи в чемодане. – Марлен, я просила не обманывать меня. – Помолчав, она добавила: – Хотелось бы, чтобы это оказалось правдой. Но нет. И мне тоже нужно двигаться дальше. Я не могу найти работу в Берлине, а сейчас у меня появился шанс сделать в жизни что-то значимое.

Я была ошеломлена и лишь молча смотрела на нее. Чего угодно ожидала я от Герды, но только не тех слов, что сорвались с ее языка. Да, я ее недооценила: думала, она прилепилась ко мне, чтобы достичь чего-то, на что не способна. Но я ошиблась. Она была гораздо сильнее, чем я себе представляла.

– Как ты можешь говорить такое? – прошептала я. – Я люблю тебя, очень.

– По-своему, наверное, да, – улыбнулась Герда. – Но это не такая любовь, какую чувствую к тебе я. – Мою попытку возразить она оборвала сразу: – Нет, не стоит оправдываться, совершенно ни к чему. Я тебя не виню. Ты – это ты и никогда не притворялась другой. Это была моя ошибка – думать, что я могу тебя присвоить. Но я хочу, чтобы ты была счастлива и все твои мечты сбылись. А для меня ты навсегда останешься особенной.

Мои глаза наполнились слезами, и я произнесла:

– Не могу в это поверить. Не могу поверить, что ты меня бросаешь.

– Бросаю?.. – Дружеский смешок вырвался из ее груди. – Никто тебя не бросает. Я просто переезжаю в другой город. Тебя нельзя бросить, Марлен, потому что тебя невозможно забыть. – Она смягчила тон. – Не плачь. Ты испортишь наше прощание.

– А что с Оскаром и Фанни? – запоздало поинтересовалась я, вспомнив, что до сих пор еще не видела кошек и они, наверное, прячутся под кроватью от всей этой суматохи.

– Труде уже забрала их. Они ее обожают, а ей нужна компания. Ее старая кошка едва волочит ноги. Труде их избалует до безобразия.

– Но я сама могу о них позаботиться, – запротестовала я. – Я занималась этим все время.

– Правда? А сегодня забыла их покормить. Они были голодные, и миска для воды стояла пустая, когда я приехала. Пусть лучше этим займется Труде. Ты слишком занята, чтобы возиться с животными.

Я села, безутешно наблюдая за тем, как Герда заканчивает паковать вещи.

– Позже я пришлю за своими книгами, – сказала она, проходя мимо меня, чтобы поставить чемодан рядом с диваном. – Сегодня переночую здесь. Завтра рано утром у меня поезд. Разбудить тебя перед уходом?

Я кивнула и собралась было попросить ее лечь спать со мной в последний раз, но поняла, какой жестокостью это будет, а потому вяло сказала:

– Да, провожу тебя на вокзал.

Однако, когда я проснулась на следующее утро с тупой головной болью, диван пустовал. Ни Герды, ни ее чемодана не было. На столе она оставила записку со своим новым адресом в Мюнхене, но я прекрасно знала, как и она сама, что навещать ее не стану.

Отъезд Герды опустошил меня. С момента появления в моей жизни Руди я понимала, что нам с ней придется расстаться, потому что она никогда не поймет моего увлечения мужчиной. Однако смириться с этой потерей на деле оказалось далеко не просто. Герда была моей подругой и моей любовью, а также поддержкой и опорой, она первая поверила в меня. Я скучала по ней, как никогда прежде во время ее отъездов на задания, ведь теперь мне было ясно, что она не вернется.

В нашей комнате я осталась одна. Труде действительно хорошо относилась ко мне – настолько, что позволяла вносить плату за проживание без всякой системы, когда смогу. Пришлось брать больше заказов на работу моделью и найти новый девичий хор взамен прежнего, хотя расписание в академии было очень загруженным – постановки следовали одна за одной, и некоторые мы давали по сорок девять раз. Иметь с этого постоянный доход оказалось невозможно, и я начала отказываться от участия в спектаклях академии, где от студентов ожидали, что мы будем выступать за жалкие гроши, которые перепадали нам от театральных сборов, и одновременно найдем способ содержать себя наилучшим образом.

В приступе отчаяния я отдала свою скрипку под залог меньше чем за половину стоимости. Много месяцев не брала ее в руки – вообще забыла о ней, пока мне не пришлось заняться упаковкой Гердиных книг для отправки в Мюнхен. Я раздумывала, не сходить ли к дяде Вилли и Жоли за очередным займом, но не могла переступить через себя. Это лишь усилило бы у меня ощущение собственной никчемности. Заклад скрипки в ломбард обострил и без того тяжелое чувство утраты. Мне казалось, я плыву по течению, но уверенности в том, что оно меня куда-нибудь вынесет, больше не было.

Потом один из моих сокурсников, с которым мы вместе играли в академии, Уильям Дитерле (он постепенно утверждался как ведущий актер на сцене), решил попробовать себя в качестве кинорежиссера и пригласил меня на роль второго плана. Мы насобирали скромный бюджет и сняли картину на улице. Это была русская притча под названием «Мужчина у дороги», навеянная рассказом Толстого об обедневшем крестьянине, который помогает незнакомцу и в награду обретает счастье. Темноволосый, крепкий Дитерле играл загадочного незнакомца, а я была влюбленной в него деревенской девушкой. Мой образ дополняли соломенные косы и широкая юбка в сборку. Это был мой первый опыт натурной съемки при естественном освещении, со всеми вытекающими из этих условий неудобствами. Но картина была принята хорошо. Ее прокатом занялась студия «УФА», и премьерный показ прошел прилично: в результате критики даже отметили меня как новое свежее лицо. Эту единственную строчку я вырезала из газеты, чтобы вклеить в альбом вместе с рецензией, которую заработала своим «восхитительным комедийным эпизодом» в тяжеловесной – три часа сплошной тягомотины – «Трагедии любви» Джо Мэя, вышедшей на экраны незадолго до того.

Германия едва держалась на плаву. Берлин поразили нищета и преступность. Выходить вечером из дому означало рисковать жизнью – грабежи, изнасилования и даже убийства стали обычным делом, причем поводом для нападения могли служить часы с фальшивой позолотой или нитка искусственного жемчуга. В результате Руди стал сопровождать меня всюду.

Но ко мне он так и не переехал. И любовниками мы не стали. Передо мной открывалась масса других возможностей – взять, к примеру, Дитерле: он прижимал меня к себе крепче, чем полагалось по сценарию. Однако всякий раз, когда я выходила после репетиции или спектакля, меня поджидал Руди – то на машине, то без, одетый в щегольской костюм и шляпу-котелок, с сигаретой в руке. Мы отправлялись ужинать или в кабаре, или в тот жалкий водевиль-хаус, который нанял меня на эту неделю. На сцене я, вертясь в костюмах, оставлявших ничтожное пространство воображению, издавала горестные трели о том, что нужно жить и любить сейчас, так как будущее туманно, – в тот момент в Берлине преобладало такое настроение. Вглядываясь в занавешенный дымом зал, я отыскивала глазами Руди. Он неизменно сидел с бокалом в руке за одним из столиков и улыбался.