не придумали? Не у местного же дьячка. Или он ничего не чертил, а держал все детали устройства и все их проекции в голове… Какого же размера должна быть такая голова? Что говорила ему жена, когда он по ночам при свете лучины мастерил из щепок, вощеных ниток и ржавых гвоздиков… Отмалчивался ли он или… потом просил у нее прощения за то, что под горячую руку… Нет, все это представить решительно невозможно.

Итак, Шамшуренков, этот Кулибин за сорок лет до самого Кулибина, пишет сенатской конторе: «В прошлом 1731 году, как зачался строитца великий колокол, и я, нижайший, был в то время в Москве и того строения многое время присматривался и вразумлялся о том, как его вынимать из земли и поднять кверху, и ныне я о том вразумился верно. И в нынешнем 736-гду уведомился я о том, что оной колокол вылился и я, нижайший, того ради пришел в Москву из дального расстояния для подъему оного колокола… и я человек не беглой, не от беды какия, и в подушный оклад написан и подушные деньги плачу без доимки…»

Сенатская контора, рассмотрев «доношение», уже в конце августа того же года распорядилась «оному Шамшуренкову к подъему большого Успенского колокола сделать модель немедленно, под смотрением сенатского вахмистра». На изготовление моделей изобретателю было выдано ровно три рубля. На эти три рубля за два следующих месяца Шамшуренков изготовил несколько моделей изобретенных им подъемных устройств, которые по сенатскому указу были переданы в Московскую артиллерийскую контору на экспертизу. По результатам экспертизы было решено строить подъемное устройство Шамшуренкова непосредственно над литейной ямой. Вот только не надо думать, что проектов поднятия колокола было мало и сенатская контора ухватилась за первый попавшийся. Проектов было столько, что никаких колоколов не хватило бы.

Увы, опустошительный кремлевский пожар, случившийся в мае 1737 года, уничтожил все деревянные части подъемного устройства, а они почти все и были деревянными. Сам колокол тоже не имело никакого смысла поднимать – он треснул, и от него, как всем известно, откололся кусок. Шамшуренков вернулся к себе в Большепольское и стал думать над конструкцией «самобеглой» коляски. Мы бы назвали ее веломобилем. Такие коляски замечательно изобретал Кулибин, но… лет через тридцать после Шамшуренкова. Яранский изобретатель сумел, обходясь теми материалами и инструментами, которые были под рукой, изготовить действующую деревянную модель, испытать ее, и… тут умер его брат Федор и оставил ему в наследство тяжбу с чиновником Яранской воеводской канцелярии Иваном Корякиным. Стал Шамшуренков судиться с Корякиным за возврат неправедно отнятой земли у семьи брата. С Корякиным, который в яранской воеводской канцелярии служил жалким копиистом, как Акакий Акакиевич Башмачкин. С Корякиным, у которого при обыске нашли порванную записку, где его рукой было написано «губернатору – пятьдесят, товарищу губернатора – тридцеть или двадцеть рублев, прокурору – сервиз, секретарю – пятьдесят, подьячему – десять или двадцеть рублев». Впрочем, до обыска в доме Корякина еще целых шесть лет, а пока тяжба закончилась тем, что весной 1739 года Леонтий Шамшуренков был препровожден в уездную канцелярию, закован в кандалы и бит кнутом за то, что он якобы оскорбил после ареста городового воеводу. Уже хорошо, что он якобы его не ударил, а не то… Надо понимать, что Шамшуренков был дворцовый крестьянин и подлежал суду местной дворцовой конторы, и бить кнутом его, то есть шельмовать, могли только по специальному указу сената. Ну, где сенат, а где яранская воеводская канцелярия. Сын Шамшуренкова Василий написал жалобу в Казанскую дворцовую канцелярию, в которой подробно… Мог бы и не стараться – Казанская дворцовая канцелярия и ухом не моргнула в ответ на письмо Василия Шамшуренкова. В июле 1840 года, через год с небольшим сидения на цепи, Леонтий Шамшуренков подает в обход всех канцелярий прошение на высочайшее имя. Само собой, что в тюрьме ему ни бумаг, ни чернил не давали, а писал и подавал прошение по его просьбе доверенный человек Алексей Тимофеев.

Что-то там, на самом верху, скрипнуло, какие-то шестеренки с усилием провернулись, прошение Шамшуренкова попало сначала к сенатскому генерал-прокурору, а потом в Главную московскую дворцовую канцелярию. Оттуда пришел приказ доставить Леонтия Лукьяновича под караулом в Москву для разбора дела. Прошло полгода, прежде чем граф Салтыков, заведующий Главной московской дворцовой канцелярией, приказал провести повторное расследование в Казанской губернской канцелярии совместно с Казанской дворцовой конторой, а Шамшуренкова отправить в Казань, но уже за свой счет. Мало того, Шамшуренков должен был оплатить еще и питание солдата, под караулом которого его повезут, а вернее, поведут в Казань. Откуда Шамшуренков возьмет деньги на оплату солдата, когда ему и самому есть не на что, графа Салтыкова, понятное дело, не интересовало. Хорошо еще, что московские знакомые Шамшуренкова из Главной дворцовой канцелярии и Сибирского приказа поручились за него, и через три дня, выпущенный на поруки, он ушел в Казань.

Тут читатель скажет, что это уж к истории Яранска не имеет никакого отношения, и будет, конечно, прав. Не имеет, но… Впрочем, вот вам Яранск, в котором Корякин все эти годы успешно продвигался по службе и из простого копииста превратился в так называемого подьячего с приписью – то есть старшего канцеляриста, который мог подписывать документы. Он и подписывал, а параллельно подделывал и уничтожал документы из шнуровых книг Яранской ратуши, крал медные перегонные кубы и трубы из казенной яранской винокурни и вывозил их на свой винокуренный завод и беспошлинно торговал вином своего винокуренного завода в кабаках, открытых без разрешения властей. Короче говоря, вел себя не как подьячий, пусть даже и с приписью, а как целый воевода.

В 1742 году несдающийся Шамшуренков и выборный посадский человек Ермолай Шевелев подали очередную бумагу в Камер-коллегию, где обвиняли уже не одного Корякина, но и его подельника – яранского купца Голенищева. Зимой того же года еще пятнадцать яраничей, в том числе и яранский бурмистр Емельян Балахонцев, написали еще одну жалобу… Из Казанской губернской канцелярии с указом Камер-коллегии приехал в Яранск прапорщик Свияжского полка Сидор Кириллов, и тут открылось… то, что и безо всякого следствия знал весь Яранск, а сверх того обнаружилось так и не доведенное до конца дело шестилетней давности о незаконном винокурении, которым занимался Корякин. Следственные материалы отправили в Казань и… Сидора Кириллова от дела отстранили. Передали его царевококшайскому воеводе Доможирову, который приехал в Яранск, допросил еще одного свидетеля, подтвердившего то, что сказали предыдущие свидетели, и укатил обратно в свой Царевококшайск.

Через год, в мае 1743-го,