в Яранск для продолжения расследования был прислан еще один человек – секунд-майор Роман Державин, а в июле у него родился сын Гавриил. Тут бы и написать мне, что приехал он в Яранск с молодой женой на сносях и именно в Яранске родился у них… Нет, приехал он один, а старик Державин родился совсем в другом месте. Правда, яранские краеведы пишут, что Роман Николаевич мог быть в Яранске в самом начале своей военной карьеры и там же мог познакомиться с будущей женой – Феклой Андреевной Козловой, но… мог и не быть, а тем более не встречаться с будущей матерью знаменитого поэта. Во всяком случае, в Яранске наверняка есть здания, в которых отец Державина бывал. Если бы еще знать в каких…

Вернемся, однако, к делу Шамшуренкова. Державин разыскал даже похищенные Корякиным и Голенищевым листы из шнуровых приходных книг яранской ратуши. Наконец, при обыске в доме Корякина была найдена та самая записка с росписью взяток губернатору, прокурору, секретарю и подьячему, о которой говорилось ранее. Державин арестовал Корякина с Голенищевым и опечатал все их имущество, включая винокуренный завод Корякина. По его докладу прокурор предписал Казанской губернской канцелярии «о том без промедления решение учинить и что учинено будет – к генерал-прокурорским делам репортовать».

Думаете, правда наконец-то восторжествовала? Как бы не так. Тем же летом Голенищев бежал из-под стражи и объявился в Казани, где исхитрился подать жалобу на Шамшуренкова, яранского бурмистра Балахонцева и… на майора Державина. Жалобу приняли к рассмотрению, Державина от следствия отстранили, а всех тех яраничей, кого Голенищев в своей челобитной упомянул, Казанская губернская канцелярия приказала забрать и в «непорядочных поступках произвесть следствие во оной же канцелярии без упущения». Державина заменили другим майором – Земнинским, но приступить к следствию он не мог, поскольку яраничи требовали присутствия на следствии Державина. Еще через год майора Зимнинского заменили коллежским асессором Топориным. Тот знакомился, знакомился с материалами следствия – и еще через два года заболел и передал дело присланному из Москвы коллежскому асессору Голчину. У того был сенатский указ о проведении следствия в самые краткие сроки. И действительно, в самые короткие сроки Голчин… договорился с Корякиным и Голенищевым, и сразу же выяснилось, что казна от действий Корякина и Голенищева ущерба не понесла, украденные перегонные кубы были на самом деле выданы местным купечеством заимообразно, свидетели, допрошенные не просто так, а под пыткой, стали отказываться от своих показаний…

Самобеглая коляска

Тут читатель скажет, что это уж к истории изобретения самобеглой коляски Шамшуренкова не имеет никакого отношения, и будет, конечно, не прав. Еще как имеет. Голчин арестовал Шамшуренкова, заковал в кандалы, в колодки, посадил на цепь и приказал бить его кошками и батогами. Несчастный изобретатель, которому тогда было уже шестьдесят, не выдержав пыток, был вынужден отказаться от своих писем в Камер-коллегию. Голчин был тот еще фрукт без страха и упрека. Он в своем докладе по делу потребовал оштрафовать предыдущих следователей, включая Державина, а Шамшуренкова за якобы ложные свидетельства предлагал и вовсе казнить или в крайнем случае сослать на вечное поселение в Оренбург, предварительно бив кнутом и вырезав ноздри. Через пять месяцев Голчин снова заставил Шамшуренкова отказаться от своих показаний и дать подписку, что претензий к Корякину и Голенищеву не имеет, а писал жалобы по наущению яранского бурмистра и купца Балахонцева, который к тому времени успел умереть.

И снова сын Шамшуренкова пишет челобитную в сенат. Яранский магистрат в 1748 году отверг версию Голчина и написал о своем несогласии в Камер-коллегию. Еще и прибавил, что Максим Голенищев с другим яранским купцом Петром Овчинниковым убили яранского бурмистра Григория Попова, и потребовал никаким челобитным этих убийц не верить. Что-то на самом верху еще раз скрипнуло, и шестеренки Камер-коллегии повернулись хотя и не на целый оборот, но не меньше чем наполовину. Голчина и чиновников Казанской губернской канцелярии от расследования отстранили, а многострадального Шамшуренкова под караулом препроводили в Нижний, чтобы тамошняя губернская канцелярия расследовала обстоятельства, при которых Леонтий Лукьянович отказался от своих показаний. На дворе стоял уже 1750 год36.

В нижегородской тюрьме Шамшуренкова не били, не сажали на цепь, не заковывали в кандалы, и самобеглая коляска, идею которой он все время носил в голове, в самом дальнем ее углу, уже почти затянутом паутиной, ожила, зашевелила колесами, закрутила педалями и заскрежетала зубчатой передачей. В конце февраля 1751 года Шамшуренков решается продиктовать своему племяннику Федору (сам Леонтий грамоте не был обучен) еще одно письмо в сенат, в котором сообщал, что «может он зделать куриозную самобеглую коляску, которая будет бегать без лошади»37.

Уже на следующий день, второго марта 1751 года (скорости для того времени неслыханные), Нижегородская губернская канцелярия отправила в Москву, в Сенатскую контору, доклад, в котором подробно описала, как сказали бы современные патентоведы, формулу изобретения Шамшуренкова. «Написано от него, Леонтея, о сделании им коляски самобеглой, и такую коляску он, Леонтей, сделать может подлинно, изобретенными им машинами, на четырех колесах с инструментами так, что она будет бегать и без лошади, только правима будет через инструменты двумя человеками, стоящими на той же коляске, кроме сидящих в ней праздных людей, а бегать будет хотя чрез какое дальнее расстояние, и не только по ровному места положению, но и к горе, буде где не весьма крутое место; а та де коляска может быть зделана конечно через три месяца со всяким совершенством, и для апробации на сделание такой коляски потребно ему из казны денег не более тридцать рублев (понеже своим коштом, за неимуществом его, сделать ему нечем), которую апробацию может он сделать и здесь, в Нижнем Новгороде… А тому искусству нигде он, Леонтей, не учивался, но может сделать это своею догадкою, чему он пробу в доме своем, таясь от других, делывал, токмо оная за неимением к тому достойных железных инструментов в сущем совершенстве быть не могла… Для уверения оного, что искусство совершенно в нем имеется, объявил он прежнее свое художество, что в прошлом… делал он модели для вынятия из земли и поднятия на колокольню нововылитого большого колокола, и с теми моделями из Конторы Правительствующего Сената отослан был в Артиллерийскую контору, которое его дело и принято было за действительно… и при окончании допросу он, Шамшуренков, подтвердил, что ежели то ево показание явится ложно, за то повинен смертной казни». В конце доклада губернская канцелярия спрашивала Сенатскую контору, «что о том повелено будет учинить». Москва