в ответ… промолчала, и только после повторного напоминания, через четыре месяца (какими долгими они показались Шамшуренкову, мы можем только догадываться), в конце июля, Сенатская контора запросила Петербург, который… тоже промолчал. Московская контора еще раз напомнила, и в конце февраля 1752 года было велено прислать Шамшуренкова в Петербург и дать ему на корм в пути до столицы пять копеек на каждый день. Прошло еще три недели, потраченных на сборы, выписывание подорожных документов, получение кормовых денег, и Шамшуренков в сопровождении конвойного солдата Петра Осипова выехал на ямской подводе в Петербург. В тот год Шамшуренкову исполнилось шестьдесят пять лет.

Строго говоря, дальнейшая история Шамшуренкова и его самобеглой коляски к Яранску отношения почти не имеет, а потому рассказывать о том, как он приехал в Петербург за две недели вместо положенных трех, как за пять месяцев «своею догадкою», с помощью кузнеца, слесаря и плотника коляску сделал, как жил в Петербурге на пятак в день, пока коляска проходила испытания, как она их успешно прошла, как самого изобретателя отправили в Москву, в Сенатскую контору, и как за изготовление коляски получил он пятьдесят наградных рублей, мы рассказывать не будем.

Кончилось все, однако, тем, что власти взяли с Шамшуренкова подписку в том, что он явится в Нижегородскую губернскую канцелярию неотменно и будет там ровно столько, сколько потребуется для завершения дела по его жалобе на яранского купца Ивана Корякина со товарищи.

Да вот еще что. Шамшуренков после успешных испытаний коляски предлагал сенату «для апробации сделать сани, которые будут ездить без лошадей зимою, а для пробы могут ходить и летом», предлагал сделать верстомер, который будет показывать на циферблате «стрелою до тысячи верст и на каждой версте будет бить колокольчик», предлагал усовершенствовать ту коляску, что уже сделал, так, что она будет еще меньше и быстрее, предлагал… Сенат в ответ на письмо Шамшуренкова запросил, во что сани и верстомер обойдутся. На все про все просил Леонтий Лукьянович сто тридцать рублей. Сенат в ответ на… Несколько месяцев ждал Шамшуренков ответа от Московской сенатской конторы, а осенью 1753 года собрался и поехал в Нижний.

Умер Леонтий Шамшуренков через пять лет, в 1758 году. Последние годы своей жизни он, скорее всего, прожил в родной деревне. Никаких чертежей или рисунков коляски не сохранилось. Сама коляска тоже до нас не дошла. Может, и каталась на ней Елизавета Петровна вместе с Разумовским по дорожкам парка своего Летнего дворца… а может, и не каталась. Может, катали на ней гостей во время торжеств по поводу окончания Семилетней войны и заключения мира с Пруссией… а может, и не катали. Может, какой-нибудь надутый прусский полковник или даже генерал с преогромными рыжими усами, которого велено было катать в этой коляске, осторожно косясь на двух нажимающих педали здоровенных русских гренадеров за спиной, думал, что у них, в Пруссии, могут сделать еще и не такую коляску… а может, и не думал. Теперь уж не узнать.

Колесная феерия

Теперь бы надо написать, что и сам Леонтий Лукьянович Шамшуренков, и его самобеглая коляска потомками забыты, и только специалисты… а вот и нет. В Яранске Шамшуренкова любят и помнят. В местном краеведческом музее изобретателю-самоучке посвящена целая экспозиция. В самом центре ее находятся деревянный макет его самобеглой коляски величиной с детский грузовик, который мальчишки обычно возят за собой на веревочке, и медаль, отчеканенная к трехсотлетию со дня рождения Шамшуренкова. На ее аверсе портрет бородатого человека, изображающий изобретателя, а на реверсе – фантазии медальера на тему самобеглой коляски. По краю медали идет надпись: «Изобретатель первого в мире автомобиля», которого Шамшуренков не изобретал. Впрочем, понять автора медали можно – «веломобиль» звучит несерьезно в сравнении с «автомобилем».

Ну да бог с ней, с медалью. Хорошо, что она есть. В городе проводится ежегодный фестиваль под названием «Колесная феерия», на который из разных мест съезжаются любители строить самобеглые коляски своими руками. Наконец, в 2015 году власти открыли в Яранске парк Шамшуренкова. На его обустройство из областного бюджета ассигновали целых шесть миллионов рублей. В центре парка предполагалось поставить памятник изобретателю. На памятник городским властям выдали еще четыреста с лишним тысяч. Сначала поставили небольшой закладной камень, сложенный из кирпичей (большой камень в смету не вписывался), а на нем прикрепили памятную табличку о том, что здесь будет… Короче говоря, все сделали как нужно и стали ждать, когда вырастет памятник. Через какое-то время, устав ждать, на то место, где должен был встать бронзовый Леонтий Лукьянович, поставили ажурную беседку, а в нее поместили сделанную местным умельцем большую самобеглую коляску, похожую на ту… никем и никогда не виданную, поскольку ни чертежей, ни рисунков… Еще через какое-то время местная молодежь, которую, как сказал поэт, не задушишь, не убьешь, эту коляску изрядно… В конце концов раскуроченную коляску вернули владельцу, беседку убрали и решили на этом месте устроить фонтан. Когда стали рыть котлован под памятник, вдруг обнаружилось, что вместо фундамента, который должен был уходить на три метра в глубину, вместо армированного бетона… жалкие обломки бетонной стяжки толщиной пять сантиметров и куски ржавой проволоки… четыреста с лишним тысяч бюджетных денег… Да мало ли на свете мест, куда могут подеваться бюджетные деньги. Особенно на нашем свете. И это не все. Оказалось, что нет в парке предусмотренных по смете арт-кафе, аттракционов, сувенирной лавки и туалета. Завели уголовное дело, и выяснилось, что деньги давно списаны, а подрядчик Корякин Видякин… Правду говоря, и дело-то не хотели заводить, а подьячий Яранской воеводской канцелярии работники яранского УВД и вовсе пытались отказать в возбуждении… Впрочем, это уже современная история Яранска, до которой мы еще доберемся, а пока вернемся в Яранск восемнадцатого века.

Триста тысяч пудов хлеба и полтора миллиона аршин сукна

В 1780 году Яранск забрали у Казани и приписали к Вятскому наместничеству. Через год Яранску пожаловали герб, в нижней части которого «на голубом поле две диких утки в знак того, что в окрестностях сего города сею птицею изобильно». Город стал перестраиваться по регулярному плану. Мало-помалу развивались, как сказали бы классики марксизма, производительные силы и производственные отношения, купцы торговали рожью, овсом, салом, рогожами, дегтем, пряниками, мылом и всем тем, чем торговали у нас купцы в восемнадцатом веке. Потомки городовых казаков и стрельцов пахали землю, занимались извозом, бабы доили коров, вязали носки, пекли пироги с рыбой, которой тогда водилось в Ярани видимо-невидимо, и рожали детишек. Воевод сменили городские головы и городничие,