Однако же самым важным было то, что теперь она уже и сама не хотела во всем этом разбираться, искать ответы на вопросы, выяснять, действительно ли у Павла не было иного выхода или он попросту безжалостно бросил ее, сбежал, спасая свою шкуру. Все это теперь было неважно, прошло, забылось, перестало волновать.

– Ладно, – устало махнула рукой Катя. – Павел, признаюсь тебе честно, у меня сейчас нет ни сил, ни желания выяснять, кто виноват и что делать. Допустим, тебя действительно подставили. Допустим, ты исчез в частности и для того, чтобы отвести удар от меня. Пойми, это уже не важно. Дело прошлое. Говори, зачем ты пришел, и, будь добр, уходи, пожалуйста. У меня был очень тяжелый день, я устала и хочу спать.

– Катька, – вдруг хрипло прошептал Павел. – Катюша… Я ужасно по тебе соскучился, – поднялся из кресла, в два шага преодолел разделявшее их расстояние и привлек Катю к себе, прижал к твердой, могучей груди.

Катя чувствовала исходящее от его сильного тела тепло и как-то отстраненно отмечала, что вся эта ситуация нисколько не волнует ее, не будоражит кровь. Ведь когда-то этот мужчина вызывал у нее желание, голова кружилась от ощущения его силы, от прикосновения его больших мускулистых рук. Сейчас же она просто терпеливо ждала, когда он выпустит ее, перестанет шарить широкими ладонями по спине, нашептывать в волосы какие-то ласковые словечки.

– Павел, – проговорила она, уперев кулаки ему в грудь. – Подожди… Ты, мне кажется, не совсем понимаешь. Я не видела тебя три года, у меня другая жизнь. Все, что было тогда… оно кончено. Мы чужие друг другу люди. Я никогда больше не смогу тебе доверять.

– Нет, – решительно взревел Павел. – Нет, ты мне не чужая. Я не спрашиваю, что и с кем у тебя было за это время. Но отпустить тебя вот так просто я не могу. Не хочу…

– Паша, ну послушай… – постаралась как можно убедительнее начать Катя.

Но Павел выпустил ее из рук, сделал несколько шагов по номеру, развернулся, снова запустил пятерню себе в волосы. И вдруг бухнул без предисловий:

– Катя, ну прости ты меня! Ну так вышло, пойми. Думаешь, я не переживал за тебя, не думал, как ты там? Да у меня сердце на куски рвалось. Если б я только мог с тобой увидеться, хоть позвонить, хоть денег немного передать… Но ты же понимаешь, этого нельзя было делать, иначе меня тут же засекли бы. И я работал, каждый день работал ради того, чтобы вернуться к тебе и сказать, что нам ничего больше не угрожает. И мне удалось. Дело закрыто. Меня никто больше не тронет, и тебя тоже. Катя, я дам тебе все, что ты хочешь. Хочешь дом? Говори где! На морском побережье, в Альпах, хоть на Северном полюсе. Назови место, и я построю его для тебя. Не хочешь дом, а чего хочешь? Театр? Свой собственный, а, Катюш? Чтобы ты там была полноправной хозяйкой, чтобы ставила, что хотела и как хотела. Хочешь? Я сделаю, ты только скажи. Ну не прогоняй меня, не нужно. Не тверди мне всю эту вашу новомодную психологическую чушь – подорванное доверие, вся фигня. Что мне сделать, чтобы ты снова начала мне доверять? Имущество на тебя переписать? Так я готов, ты скажи только.

Павел говорил горячо, отчаянно. Темный огонь в его глазах разгорался все сильнее. Теперь он еще больше напоминал Кате Парфена Рогожина, неистового и неостановимого в своей бешеной страсти разбогатевшего мужика. Кате показалось даже, будто в зрачках его пляшут отблески пламени камина, в который он швырнет сейчас толстые пачки денежных купюр. И ей неожиданно стало страшно. Что сделает этот человек, если она решительно ему откажет? На что толкнет его это исступление? Что, если он начнет копать, выяснять, кем так увлечена его жена, что и слышать не хочет о возвращении к нему? Что, если как-то узнает про Эртана и решит ему навредить?

– Я же люблю тебя, Катюша моя, дорогая моя девочка, – пробормотал Павел, снова шагнул к ней и бережно обхватил своими ручищами за плечи.

Нужно было срочно сделать что-то, как-то остановить этот пожар, обезопасить себя, а главное, Эртана. Пускай не окончательно, но хотя бы выиграть время…

– Паша, послушай, – как можно мягче произнесла Катя. – У меня через неделю премьера. Этот спектакль очень много для меня значит. Он стал моим спасением после всех этих страшных лет, я вложила в него всю душу. И сейчас я просто не могу больше думать ни о чем другом. Пожалуйста, дай мне время, не тревожь меня сейчас. Если постановка провалится по моей вине, я этого не переживу. Обещаю, я дам тебе ответ после премьеры.

Кажется, ей удалось найти правильные слова, волшебное заклинание, усмирившее пробудившегося в Федорове зверя. В конце концов, он всегда очень уважительно относился к ее работе.

– Хорошо, – послушно кивнул Павел и разжал руки, отпуская ее. – Хорошо. Я не стану на тебя давить. Но помни, после премьеры я жду ответа.

С этими словами он развернулся и вышел из номера.

До премьеры оставались считаные дни. И Катя усилием воли заставила себя на время забыть о личных проблемах, о мучивших ее вопросах и сосредоточиться на главном – на окончательной подготовке спектакля к показу. Павел, как и обещал, не тревожил ее, и все же порой Кате казалось, что она затылком чувствует в стамбульской толпе его жгучий темный взгляд, ловит краем глаза похожий силуэт. То ли внезапно объявившийся после трех лет молчания муж хоть и держался в стороне, но все же не спускал с нее глаз, то ли у нее просто расшалились нервы.

Эртан тоже не напоминал ей о том их разговоре, однако стоило им с Катей оказаться в одном помещении, как она всей кожей ощущала нараставшее напряжение. Как будто сам воздух сгущался, становился плотным, предгрозовым. Казалось, еще чуть-чуть, и под потолком театра начнут бить электрические разряды, вспыхивать зигзагами сухие зарницы.

Даже Мустафа вроде бы угомонился и больше не стремился раскрыть Кате глаза, очевидно, считая, что сделал все, что мог. А может, в нем тоже в конце концов победило рациональное начало, и опытный продюсер понял наконец, что нервировать режиссера перед премьерой – не самая лучшая идея.

Так или иначе, но последние прогоны проходили в нормальной рабочей обстановке. Некоторую сумятицу внесла только Нургуль, чья личная жизнь в очередной раз совершенно некстати забила ключом. В один из дней в концертный зал неожиданно явился Эмре Эрдоган, тот самый рок-музыкант, пробудивший в Давутоглу роковую страсть. Как ему удалось проскочить мимо охраны, оставалось непонятно. Должно быть, Эмре воспользовался своей известностью. А может, это сама Нургуль попросила пропустить своего возлюбленного.

Катя до сих пор не видела своими глазами героя романа Нургуль, лишь слышала от девушки, избравшей ее своей наперсницей, о том, как он талантлив, как не похож на других и какая у него тонкая ранимая душа, а потому не сразу сообразила, что внезапно ввалившийся в зал под конец репетиции полноватый мужик с длинным сальным курчавым хвостом, облаченный, несмотря на жару, в определенно требовавшие стирки кожаные брюки, и есть тот самый мятущийся поэт.

Эрдоган был безобразно пьян, притом, судя по клубившемуся вокруг него запаху застарелого перегара, в таком состоянии он пребывал уже не первый день. Прогрохотав подкованными железом тяжелыми ботинками, он остановился посреди зала, расставил ноги и чуть наклонился вперед. Кате подумалось, что похож он сейчас на быка на корриде, обводящего покрасневшими от ярости глазами арену и решающего, на кого наброситься в первую очередь. У Эмре, впрочем, как оказалось, была совершенно конкретная цель. Завидев Нургуль, уже отработавшую свои сцены, но еще не успевшую снять грим, он решительно направился к ней. Девушка, вероятно, уже знавшая, что, когда возлюбленный в таком состоянии, дела с ним лучше не иметь, попятилась и принялась лопотать что-то успокаивающее. Однако бог знает от чего разбушевавшегося рок-музыканта это не остановило, он, пошатнувшись, шагнул вперед и разразился потоком брани. Точного смысла его прочувствованной речи Катя разобрать, конечно, не могла. Однако и без знания турецкого было ясно, что Эмре обзывает звезду инстаграма последними словами. Что там такое между ними произошло, Катя не знала. Может, Нургуль одумалась и решила вернуться к не столь эксцентричному, зато богатому и надежному бизнесмену. Или Эмре приревновал ее к кому-то из труппы. А может, просто впал в неконтролируемую ярость на почве алкогольных возлияний. Как бы там ни было, но драма в зале разгоралась нешуточная. Эмре ревел во всю мощь своих рок-звездных легких, Нургуль пятилась и заикалась, а все остальные наблюдали за разворачивавшейся сценой в полном ошеломлении.