– Я не знаю, как объяснить тебе то, что я чувствую, – продолжил он. – Я и себе не могу этого объяснить. Это какой-то излом, надрыв, меня влечет к тебе, я страстно хочу быть рядом с тобой, чтобы вновь ощущать себя целым, понимаешь? Только с тобой у меня есть надежда стать тем, кем я не стал… Кати, я не кривил душой, когда говорил, что больше всего на свете хочу семью, детей, большой шумный дом, где всегда тепло, где тебя всегда ждут, где все живут в любви и согласии. До недавнего времени я думал, что это невозможно, смирился с этой мыслью. Но потом встретил тебя и… Понял, что если такое, в принципе, для меня возможно, то возможно только с тобой. Кати, я хочу, чтобы между нами все было откровенно, чтобы мы оба понимали, на что идем, и если делали что-то, то делали с открытыми глазами. Я признался тебе, рассказал все, как есть. И теперь хочу спросить… – Он замолчал, с трудом перевел дыхание и, наконец, закончил: – Зная обо мне все, согласишься ли ты выйти за меня замуж?

Такси медленно ползло по вечернему Стамбулу. Ушлый водитель-курд, то и дело принимавшийся болтать по-арабски, уверенно лавировал в бешеном трафике, подрезал, обгонял, встраивался в, казалось бы, крошечные промежутки между машинами и все равно временами намертво застревал в вечерней пробке. Катя, впрочем, не возражала. Ей больше уже не хотелось как можно скорее запереться у себя в номере. Наоборот, состояние, завладевшее сейчас всем ее существом, было таким напряженным, таким интенсивным и всепоглощающим, что, наверное, лучше было какое-то время оставаться на людях на случай внезапного обморока или нервного срыва.

Растерянная, сбитая с толку, чувствовавшая, как в груди теснятся рвущиеся наружу эмоции, Катя отрешенно смотрела в окно, скользя невидящим взглядом по запруженным разномастными автомобилями улицам, вспыхивающим в сгустившемся сумраке рекламам, вывескам, витринам модных магазинов и кафе. И, несмотря на то что находилась она сейчас в одном из крупнейших и оживленнейших городов мира, ощущала себя отделенной от всей этой суеты и кипящей жизнедеятельности каким-то мягким коконом, не различимой глазом преградой. Словно бы сам воздух сгустился вокруг нее, не пропуская в и без того смятенную, перевернутую душу лишних впечатлений.

Потому она и поспешила попрощаться с Эртаном и Небахат, попросила вызвать ей такси и настояла на том, что в отель поедет одна. Слишком боялась этого бушевавшего внутри урагана, страшилась, что не сможет с ним совладать, он вырвется наружу и сметет все на своем пути. Нужно было остановиться, дать себе время остыть, взвесить все хорошенько. В конце концов, она ведь привыкла считать себя спокойной, уравновешенной, рассудительной женщиной. Что же сотворили с ней эти несколько недель? Как смогли растормошить, пробудить внутри доселе дремавшие силы?

Слова Эртана до сих пор звучали у нее в голове, повторялись так отчетливо, будто бы она и здесь, в безопасном укрытии такси, могла слышать его голос.

– Ты стала самым близким, самым родным мне человеком. До сих пор я и не представлял себе, что такое возможно. Мне хочется делиться с тобой самыми сокровенными чувствами, самыми тревожащими мыслями. Что бы я ни увидел, о чем бы ни подумал, какой бы образ ни смутил мое воображение, мне хочется бежать с ним к тебе, рассказать, услышать твое мнение, обсудить вместе. Я не могу подобрать слов, чтобы выразить то, что чувствую к тебе. Но если ограничиваться привычными выражениями, то я люблю тебя, Кати, люблю так искренне и глубоко, как только может один человек любить другого. Я понимаю, что в общепринятом смысле муж из меня получится странный, можно даже сказать, ущербный. Но клянусь, если ты согласишься, я буду счастлив. Я окружу тебя самой нежной заботой, буду беречь твой сон по ночам и следить за тем, чтобы днем у тебя было все, чего бы ты ни пожелала. И если бог подарит нам детей, я буду любить их всем сердцем. Не только потому, что люблю детей, но и потому, что это будут твои дети, в них будет заключена частичка тебя, самой прекрасной, самой мудрой и доброй женщины на свете.

Слушая его, Катя, не в силах больше бороться с охватившими ее чувствами, порывисто поднялась с качелей, протянула руки, и Эртан обнял ее, прижал к себе, исступленно поглаживая ладонями ее волосы, касаясь губами виска, где отчаянно билась голубоватая жилка. Тело его было горячим и сильным, руки оплетали, опутывали, как гибкие виноградные лозы. Катя, закрыв глаза, вжалась лицом во впадинку в том месте, где его шея переходила в плечо, чувствуя жар его кожи, полной грудью вдыхая кружащий голову сандаловый дурман.

Грудь теснили рыдания, с плотно сомкнутых губ рвались сухие судорожные всхлипы. Никогда еще ни один мужчина не говорил ей такого. Никогда она не чувствовала себя настолько любимой – и в то же время так безбожно, так глубоко обманутой. Не Эртаном, нет. Самой природой, сотворившей его таким бесконечно желанным и таким недоступным для нее. Как бы он ни любил ее, как бы ни тянулся к ней, как бы ни был привязан, он никогда – Катя отчетливо это понимала – не сможет принадлежать ей до конца, всем своим существом. Ей всегда придется делить его с тем, кто вызывает в нем настоящий всплеск страсти, – то, на что никогда не будет способна она.

Все это было слишком для нее, последние три года проведшей почти в летаргическом сне. От эмоций кружилась голова, стучало в висках, болело в груди. Вся она была сейчас как человек, на долгие годы брошенный в сырой темный подвал и вдруг выпущенный на солнечный свет, вдруг вдохнувший свежего чистого воздуха. Все было чересчур, через край. И Катя побоялась, что если не остановится на мгновение, не возьмет паузу, то просто сойдет с ума от такого обилия цветов и красок, звуков и запахов, света и тепла, от такого обилия чувств, внезапно захлестнувших ее полуживую измученную душу.

Эртан со свойственной ему чуткостью тут же уловил ее состояние. Отступил на шаг, но рук не разомкнул, продолжал удерживать ее за плечи, согревая теплом своих ладоней, унимая зарождавшуюся под кожей нервную дрожь.

– Понимаю, я огорошил тебя всем этим, – вполголоса проговорил он. – Не отвечай мне сейчас, не спеши, подумай. Я не хочу давить на тебя, обещать того, чего никогда не смогу дать. Но то, что мне под силу, поверь, я отдам тебе без остатка, если только ты согласишься. И я хочу, чтобы ты знала, Кати, я буду ждать твоего ответа столько, сколько потребуется. Не думай, что ты что-то должна мне, решай спокойно, не торопись.

А затем он наклонился и коснулся губами ее губ. Поцелуй получился целомудренный, чистый и свежий, как глоток родниковой воды. Эртан сейчас не пытался смутить ее, вовлечь в какой-то дьявольский круговорот, как там, в доме у Мустафы. Нет, он словно подводил итог всему, что было сказано этим вечером, давал клятву в том, что говорил искренне и готов поручиться за все свои слова. Его теплые губы лишь накрыли Катины, прикоснулись к ним нежно и бережно, обещая заботу, поддержку и любовь, и тут же исчезли. А сама Катя едва не зарыдала от мгновенно охватившего ее ощущения потери. Нет, нужно было признаться самой себе – расстаться с этим мужчиной, жить без него она бы, наверное, уже не смогла, раз даже такая краткая разлука уже переворачивала все ее существо.

Примерно с такими сумбурными мыслями Катя тогда и попросила вызвать ей такси. Прошла в дом, торопливо попрощалась с Небахат, постаравшись, несмотря на смятение, поблагодарить ее за теплый прием, похвалить дом и детей. И вот теперь она ехала одна по никогда не спящему, бурлящему своей удивительной ночной жизнью Стамбулу и в отчаянии стискивала руки. Нужно было что-то делать, что-то решать, но мысли путались в голове, уступая рвущемуся изнутри бездумному порыву мчаться к Эртану, бросаться к нему, очертя голову, и будь что будет.