За Демостратом слово. Предлагает он

Отправить флот в Сицилию, а женщины

Вопят и пляшут: “Ай, ай, ай, Адонис мой!”

Набор в Закинфе предлагает Демострат,

А женщины на крыше скачут пьяные:

“Увы, увы, Адонис!” Так-то женщины

Перекричали горбуна негодного.

Вот каково оно, злонравье женское!»

(407–418)

Афиней тоже приводит забавную цитату из Дифила:

Зато сейчас иду я прямо в блудный дом,

Там девки нынче празднуют Адонии —

Вот там-то мы набьем и зоб и пазуху!

(«Пир мудрецов», VII, 39)

И еще пересказ того же автора: «Дифил пишет в “Тесее”, что однажды во время празднества Адоний три самосские девушки за выпивкой играли в загадки; и была им предложена загадка: что на свете всего сильнее? Одна сказала: “железо”, и привела доказательство: оно все режет, копает и на все годится. Ее ответ одобрили, и это побудило вторую девушку сказать, что гораздо сильнее кузнец: в своей работе он и самое твердое железо гнет, размягчает и делает с ним все что угодно. Третья же девушка ответила, что сильнее всего на свете мужской уд, потому что даже кузнеца, как бы тот ни причитал, дрючат им в зад» («Пир мудрецов», Х, 74).

Венера и Адонис. Художник Ф. Гойя

Но критика – удел мужей возвышенных, а кликушество – «серых» женщин. Александрийская поэзия оставила нам несколько замечательных произведений, обрисовывающих как само празднество, так и его осмысление. Первым бесценным источником для нас является XV идиллия Феокрита Сиракузского (Косского; 300–260 гг. до н. э.) «Сиракузянки», известная также как «Женщины на празднике Адониса». Феокрит побывал в 60‐е гг. III в. до н. э. при александрийском дворе и наблюдал празднование Адоний в поистине государственном масштабе. Приведем наиболее существенные фрагменты; особо интересен приводимый Феокритом в этой идиллии гимн Адонису, точнее – ежегодная погребальная песня, показывающая нам опять же интереснейшую непосредственную зарисовку древнеалександрийской народной религиозной жизни (не исключено, что на последний день празднеств выпадало состязание певиц):

Горго:

…Вместе пойдем мы с тобою в палаты царя Птолемея,

Праздник Адониса там. Говорят, что по воле царицы

Все там разубрано пышно…

Праксиноя:

…Смотри, перед нами

Конницы царской отряд…

Горго:

Ну же, вперед, Праксиноя! Гляди, что ковров разноцветных!

Ах, как легки, как прелестны! Как будто богини их ткали!

Праксиноя:

Мощная дева Афина! Каких же ткачей это дело?

Кто они, те мастера, что узоры для них начертили?

Люди стоят, как живые, и кружатся, будто бы живы,

Словно не вытканы. Ах, до чего ж человек хитроумен!

Там – вот так диво для глаз – возлежит на серебряном ложе

Он, у кого на губах чуть первый пушок золотится,

Трижды любимый Адонис, любимый и в тьме Ахеронта…

Горго:

…Во славу Адониса песню

Хочет пропеть уроженка Аргоса, искусная в пенье,

Та, что и в прошлом году погребальную песню всех лучше

Спела, и нынче, наверно, споет. Она уж готова.

Певица:

О госпожа, ты, что любишь душою и Голг, и Идалий,

Эрика горный обрыв, Афродита, венчанная златом!

Друга Адониса снова из вечных глубин Ахеронта

После двенадцати лун привели легконогие оры.

Медленней движетесь, оры благие, вы прочих бессмертных;

Людям желанны вы все же за то, что дары им несете.

О Дионея Киприда! Из тленного тела к бессмертью

Ты воззвала Беренику, как нам повествует сказанье,

Каплю за каплей вливая амброзии сладкой ей в сердце.

Ныне ж во славу тебя, многохрамной и многоименной,

Дочь Береники сама, Арсиноя, Елене подобна,

Пышно Адониса чтит и его осыпает дарами.

Вот золотые плоды, что деревьев вершины приносят;

Вот словно сад расцветает в серебряной пышной корзине;

С мирром душистым сирийским сосуды стоят золотые;

Кушаний много на блюдах – их стряпали женщины долго,

Сладкие соки цветов с белоснежной мешая мукою;

Эти – на сладком меду, а иные – на масле душистом.

Все здесь животные есть, и все здесь крылатые птицы.

Вот и зеленая сень, занавешена нежным анисом,

Ввысь вознеслась; а над нею летают малютки эроты,

Словно птенцы соловьев, что, порхая от веточки к ветке,

В кущах высоких дерев упражняют некрепкие крылья.

Золота сколько, резьбы! Из слоновой точеные кости

Мощные Зевса орлы виночерпия юного держат.

Сверху пурпурный покров, что зовется «нежней сновиденья», —

Так их в Милете зовут, и самосцы зовут скотоводы.

Рядом с престолом твоим красавца Адониса место:

Это – Киприды престол, здесь сидит Адонис румяный.

Он девятнадцати лет иль осмьнадцати, твой новобрачный.

Нежен его поцелуй – пушком обросли его губы.

Ныне, Киприда, ликуй, обладай своим мужем любимым!

Завтра же ранней зарей, по росе мы, все вместе собравшись,

К волнам его понесем, заливающим пеною берег.

Волосы с плачем размечем и, с плеч одеянья спустивши,

Груди свои обнажив, зальемся пронзительной песней.

Ты лишь один, полубог, что являешься к нам и нисходишь

В мрак Ахеронта опять, ты один, – даже сам Агамемнон

Доли такой не стяжал, ни Аянт, что во гневе был страшен,

Также ни старший из тех двадцати, что родила Гекуба,

Или Патрокл, или Пирр, что домой из-под Трои вернулся,

В древнюю пору лапифы иль Девкалиона потомки,

Иль Пелопидов семья, иль Аргоса сила – пеласги.

Милостив будь к нам, Адонис, в грядущем году благосклонен.

Дорог приход твой нам был, будет дорог, когда ты вернешься.

Комментируя обычай александрийских гречанок праздновать Адонии, «с плеч одеянья спустивши, груди свои обнажив», Шарль Пикар пишет: «Кажется, что особенность, отличающая амазонок, то, что они обнажали одну грудь (отсюда предание, что вторая отрезана, так как ее не видно), является упрощенным, существенно измененным соответствием одного из критских обычаев – здесь при жертвоприношениях женщины обнажали свою грудь полностью… На изображении на ойнохойе из Мальи мы видим… голую женщину с раздвинутыми ногами. То, что нам сегодня кажется таким бесстыдным, обнаруживается также и в многочисленных