в желтую горизонтальную полоску, рубашонка, на голове фиолетовый остроконечный колпак с огромным белым помпоном.

Они устроили на полу настоящую пляску, стараясь попасть с длинной стороны прямоугольника на противоположную, уложившись в два прыжка. Справившись с одной фигурой, переходили к другой. При этом у одного звенели бубенцы на шапке и курточке, у второго – только на штанах. Первый был опоясан синей лентой; сзади, ниже спины хлопал по ягодицам орден Подвязки Эдуарда III. У Гишара тоже есть знак отличия, только лупит он его спереди, и это орден Звезды, учрежденный в ответ соседу Жаном II. А на синей ленте, прикрывающей пупок, золотом идет надпись: Honi soit qui mal y pense[24].

– А что, братец, – проверещал Гишар, хлопнув приятеля по мягкому месту, – поддадим годону под зад когда-нибудь, а на его погремушку от души помочимся, а?

– Ты, я вижу, уже вовсю поливаешь свою безделушку. – Тевенен ткнул пальцем в орден Звезды. – Дай срок, и я наложу кучу на подвязку, а потом пришпилю ее на лоб Эдуарду.

– Где же ты возьмешь клей?

– Я же сказал – наложу кучу.

– Дашь и мне взаймы? Одной мочой не обойдешься. Я прилеплю эту звезду нашему дурачку на задницу, может, поймет тогда, как это противно – вылизывать блюдо годона и кривляться перед ним.

– Выставим на посмешище нашего дурака короля, дружок!

– А нас не выпорют?

– Вот еще! Ты разве не знаешь, что на шута нельзя поднимать руку? Это приносит беду. Помнишь, как однажды досталось Планкету, шуту дофины Жанны? Он, шаркая подошвами и клоня голову влево, – вылитый обер-камергер, – уселся у ног короля с ночным горшком в одной руке и сорочкой в другой – тешил себя надеждой осмеять этого вельможу. Двор хохотал, а беднягу Планкета вечером отдубасили слуги. И что ты думаешь? Не прошло и суток, как лошадь сбросила камергера в грязь, и он сломал себе ногу. А у другого умерла жена, когда он отвесил мне однажды подзатыльник. А ведь я его предупреждал.

– Ага! Пусть попробуют теперь тронуть шута! Кому охота сваливаться с лошади и хоронить жену.

– Но не вздумай помочиться на орден при короле: он хоть и дурак, а все же король.

– Что он мне сделает? Выгонит? Так Бог накажет его.

– У него нет жены.

– Зато есть теплые дамочки. Я нашлю на него проклятие, и ни одна не прыгнет к нему в постель, потому что там нечего будет делать. Копье падет, и наш олух не в силах будет поднять его. Эге, кум, смотри, кто-то идет к нам. Может, желает набраться ума?

– Он торопится туда же, куда и мы, – в Малый зал. Там мы покажем кое-что нашим павлинам и павам, а потом споем песенки и прочтем стишки, как заправские ваганты. Нет, сделаем наоборот. Послушай, что я придумал недавно:

Рыцарь глуп, как сковородка

Или как пустая лодка.

Ой-ля-ля, тра-ля-ля!

А король того глупей,

Самый глупый из людей:

Приготовил суп из курочки к обеду

Да отдал его заморскому соседу.

– Это ты о королевстве?

– И о туполобом Валуа, куманек. Но гляди, путник-то все ближе к нам. А-а, да ведь это маршал де Вьенн! Какого черта он туда летит? Его там ждут?

– Еще бы; а дама Жосеранда? Напрасно, что ли, канцлер отправил ее муженька в Артуа? Как не угодить дружку?

– Верно, копье у него так и рвется в бой.

– Жосеранда – не первая, кого он нанизал на него.

– Вот дурочка! А она думает, что единственная.

– Так думают все бабы; Мария де Гиз в их числе. Потом, когда она узнала, как любовник стряхивает их с копья одну за другой, как дохлых лягушек…

– Пустое; она, сдается мне, и сейчас не прочь повторить забраться на коня. Муженек-то, Людовик, скоро уж три года как в тюрьме, тут под ослом растянешься, не то что под медведем. Но давай спросим у этого рыцаря: куда это он навострился?

И они присели, изысканно поклонившись проходившему мимо маршалу.

– Сеньор торопится в Малый зал? – полюбопытствовал Тевенен.

Жан де Вьенн остановился.

– Как ты догадался, плут?

– Куда же лететь самцу, если не к стае самок, а комарихе – не в рой самцов?

– Верно, бездельник, – рассмеялся маршал. – И много там самок?

– Еще бы! Жонглеры, обезьянки, собачки и шуты – свет, а дамы – мотыльки. Но они забывают, что свет исходит и от огня тоже, который может опалить крылышки, а то и вовсе сжечь.

– Собираетесь, стало быть, друзья мои, вставить кому-то шпильку?

– Собирались, но подождем, – ответил Гишар, многозначительно переглянувшись с приятелем. – Не часто нам говорят «друзья мои», все больше сдвигают брови да обещают выпороть или убить.

– Следовательно, найдется иная цель?

– Сколько угодно: игрушек не счесть. Закованный в броню медведь – одна из них; бабий передок, одинаково услужливый для горбатых, кривых, одноногих, даже для нас, – другая.

– Та́к что, маленькие негодяи, и вам перепадает от щедрот прекрасных дам?

– А почему бы нет? Женщина испокон веков любопытна, будь то хоть царица, хоть прачка; каждая, глядя на самцов, озабочена одним: а как вон у того, высокого, с орлиным взором?.. А у этого, карлика, не лучше ли? Пусть хромой, слепой, но если он устойчив, умеет ласкать и не бежит от тебя прочь, едва сделав свое дело… А? Почему бы спать не с ним, а с тем белобрысым верзилой? Или я не прав, сеньор?

– Кому придет в голову спорить с тобой, Тевенен? Но ты, похоже, как всегда, собираешься читать стишки и петь песенки?

– С тех пор как Гишару отдавил ухо медведь, он петь не может, зато умеет придумывать мотив.

– А Тевенен, едва его впихнули сюда, стал рифмоплетом, – отозвался подельник. – Услышишь стишки – знай, тут приложил руку мессир де Сен-Лежье.

– Только бы они не задевали ни короля, ни членов его семейства, – предостерег де Вьенн.

– Ты говоришь глупости, рыцарь, однако ты не столь глуп, как король. Шут может говорить с этим, кто в короне, когда ему вздумается и о чем угодно, а раз так, он имеет право и посмеяться над ним. Умный не осудит, а глупый не рассудит.

– Глупый – наш король?

– Ты видишь еще кого-нибудь?

– Может, это он про нас с тобой, кум Гишар?

– Этот рыцарь не так туп, чтобы ломать свой сруб.

Маршалу стало интересно.

– О его сыне как скажешь, шут? Столь же слаб умом?

Гишар хмыкнул, поглядел на приятеля, подыскивая ответ. Но Тевенену далеко ходить за этим не