душу на блюдечке в соусе из лунного света, а, может, и свою девственность, о которой ты здесь помянул, но вот головы своей я тебе так просто не отдам. У нее есть глаза, и теперь я тебя вижу во всей красе. Маленькая, злая шавка, неспособная забыть, что ее однажды прогнали. Попусту скачешь и лаешь. Посмотри на этих людей, они собрались здесь, чтобы выпить за здоровье отца. Они вспоминали о нем только доброе, хотя он сам, может, и не помнит их всех. Ничего страшного! И какое им дело до наших семейных дрязг, о которых ты с пеной у рта здесь рассказываешь!

В е т р и н. Это призраки! Это не настоящие люди!

И в самом деле сидящие за столом люди застыли с открытыми ртами и бокалами в руках.

Это останки тех забытых, вечно прячущихся по углам людишек, избегающих смотреть друг другу в глаза. И он — он был их апостолом и кумиром, потому что сам испытывал куда больший страх, зато умел держать нос выше других. «Здравствуйте, господин учитель, как вы думаете…» — «Я бы не вмешивался, Гунцек, время свое покажет, оно разумнее нас!» Все зубами скрежетали от голода, а он скрежетал на своей скрипочке, переставлял банки с вареньем и думал: «Скрежещите, скрежещите, а мне еще зубы понадобятся!» И чем человек моложе, тем больше у него потребность в одиночестве, не так ли? Женщины проливали слезы о пленных, а он твердил: «Я наблюдаю за звездами, оставьте меня в покое. На рождество устроим праздник, и детишкам будут подарки!» У людей дома на подпорках держались, а господин учитель тихой сапой строил себе новый дом — ведь для уединенных раздумий он просто необходим. Началась война, он оборудовал для себя и близких бункер. После войны, в то время как крестьяне гнули спины на клочке безродной земли, он сажал капусту на компосте, заборчиком обнесенном. Вы думаете, не так было? Для себя! Для себя! Для себя! Мир трещал, сокрушая одних, вынося на гребне других, он же всегда оставался при своем, словно плесень на стене. Вот так-то! (Тяжело дышит от возбуждения и быстрой речи.)

О т е ц (оставаясь спокоен). Вы нам столько истин открыли, Ветрин.

Гости за столом облегченно вздыхают.

З о ф и я. Отец, ни слова больше!

О т е ц. Ты назвала меня отцом! Как это приятно! А мне говорить нечего, Зофия! В двенадцати местах я учительствовал и нигде не изменял своим привычкам. Сколько дворов было в Любно, Левец?

Л е в е ц (восторженно). Ой, вы и обо мне вспомнили!.. Сколько было домов?..

О т е ц. Я сам скажу! Двадцать четыре! Только в трех из них мясо бывало на столе не один раз в месяц. Я же его ел дважды в месяц.

Л е в е ц. И нам в школу приносили…

Р е з к а. И нам тоже!

О т е ц. Да полноте! Мой племянник скажет, что я ищу у вас подтверждения своего благородства! Жалкий бедняга, но уж никак не благородный! Это были куски с моего нищенского стола. Переезжая из одной деревни в другую, я терялся в поисках окончательного решения. Как говорится, что руки сотворят, то ноги стопчут, и не иначе! Я видел утопающего, хватающегося за соломинку, и думал про себя: а есть ли для меня такая? Страх. За себя, как выразился мой племянник. Мир сосредоточился для меня в доме и в погребе. Я видел, что ничего не значу в окружающей жизни, а все мои конфеты, гусли, крендели — капля в море по сравнению с тем, что имели приходские священники, церковные ключники, да школьные попечители, среди всеобщей нищеты. Погреб и забор. Для себя.

В е т р и н. Какой забор?

О т е ц. Забор собственного дома.

В е т р и н (зло). Собака лает за забором, а выскочит — кусает человека!

О т е ц. Ну вот, я уж и собакой сделался по вашей милости!

Дрожа от негодования, вскакивает Резка, за ней — Левец и Бубник, их лица раскраснелись от вина и возмущения.

Р е з к а. Это неправда! Мы знаем, что это не так! Что такое он говорит? Это он лает.

Б у б н и к. Этот тип помешался! Надо выпить, он совсем спятил!

Л е в е ц. Клянусь своими детьми.

О т е ц. Не стоит, Левец, хоть у тебя и благородные намерения! Я действительно как какой-нибудь слепец шел по жизни и приковылял к старости. Я больше разрушил, чем создал. И все-таки у меня есть то, о чем я могу говорить с гордостью…

За его спиной стоит Зофия, глаза горящие.

(Взяв со стула свою ободранную папку, поднимает над головой, говорит опять с пафосом.) Здесь собрано то, чем я занимался всю свою жизнь! Мои открытия! Где меня впервые осенило?.. Резка, мне думается, именно в Лазно. Я стоял у окна и смотрел на окутанное мглою ущелье: зимняя ночь, силуэты деревьев, небо усыпано звездами… Перед моим взором мелькнула формула и исчезла. Теперь она окончательно открылась мне, и вы видите, что это стоило… вашего ко мне отношения… вашей любви…

В е т р и н (резко вырывает у Отца папку, и ее содержимое — бумаги — летит во все стороны). Старческий маразм!

Старик суетится, пытается поймать бумаги. Присутствующие стоят оторопело.

Формула! Не лучше ли вам поведать им ту формулу, которая убедила вас передать мне свое имущество, дядюшка?!

О т е ц (вскидывается над бумагами; испуганно кричит). Ты не посмеешь! Ты этого не сделаешь! Ты обещал!

З о ф и я (бросается к столу). Люди добрые!.. Если нас еще можно назвать людьми! Он же у нас на глазах убивает отца!

В е т р и н. Достойных ты себе союзников нашла, Зофия! Клопов в старом диване!

З о ф и я. Вы слышите?!

В е т р и н. Этот дом я основательно почищу, когда вы уберетесь…

З о ф и я. Бубник! Левец! Нас же пятеро!

В е т р и н. Клопы и тараканы. (Поет.) «Никогда еще так не смеялись…»

З о ф и я. Его надо проучить!

В е т р и н. Ой?!

Б у б н и к (цедит сквозь зубы. В руках у него наполовину пустая бутылка коньяка). Не все же мне унижаться, господин. И своего благодетеля я буду защищать!

Резка берет гусли, Левец — стул. Медленно, тяжело дыша, приближаются к Ветрину. Отец склонился над бумагами. Мира неподвижно сидит за столом.

В е т р и н. Положим, вы это сделали, но вас слишком много, чтобы это осталось тайной!

З о ф и я. Никто не узнает!

Л е в е ц. А ты не задумывайся, когда по тебе колокол будет звонить!

З о ф и я. В бункер его, в подвал!

В е т р и н. Теперь бы вы мне его предоставили?

З о ф и я. Предоставили бы!

В е т р и н (смеется, спокойно наблюдает за происходящим). Ну и кто же первый ударит?

М и р а (вскакивает из-за стола, в руках у нее нож для разрезания торта). Я! Ты, Зофи, торт, а я его!

В е т р и н (перестает смеяться, глядя на поблескивающее лезвие