дали Андреа не без участия вездесущего Чезаре. Избежав верной смерти во время сражения под Аквилой, Мохнач решил, что никогда не расстанется с таким счастливым хозяином. Ведь после того как они бежали из замка Паганика, его кошелек изрядно потяжелел. Теперь он ходил за Гатари как приклеенный, словно свиной хвостик, и благодарил Мадонну за привалившее ему счастье.

Когда Андреа Гатари прикупил аптеку, Чезаре начал исполнять роль стюарда, которая очень ему понравилась. Еды и вина Мохначу вполне хватало, даже с лихвой, а уж собеседников у него было – хоть отбавляй. Особенно девиц и дам разных возрастов, семейного и общественного положения. Чезаре заливался соловьем с утра до вечера и был ужасно доволен и счастлив тем, что имеет отношение к провизорскому делу.

Он быстро усвоил необходимые для аптекарского слуги познания и распоряжался в «гапере» как у себя дома (которого никогда не имел). Жил он в каморке, рядом с комнатой хозяина на втором этаже.

День не предвещал никаких событий. Был он ясным, солнечным, настроение у Андреа было великолепным, благо теперь он получил лицензию провизора и с Падуанским университетом уже не имел никаких связей. За исключением дружеских посиделок с бывшими студиозами, которые остались в Падуе и работали докторами.

Где-то ближе к обеду в аптеку неожиданно вломились несколько полицейских, которые без лишних объяснений взяли его под руки и увели в неизвестном направлении. Андреа едва успел сказать Чезаре, чтобы тот срочно послал гонца в Венецию, к отцу, ведь «гапер», в который он вложил немало денег, нельзя было оставлять без присмотра. Андреа уже прошел «тюремные университеты», поэтому точно знал, что его могут задержать надолго, хотя никакой вины за собой он не чувствовал.

На удивление Андреа, его привели не в палаццо Палаццо-делла-Раджоне, где заседал городской суд и находились камеры для тех, кто был под следствием, а в довольно мрачный трехэтажный дом практически без привычных украшений на фасаде, который стоял в дальнем конце площади Прато. Sbirri завели его в просторный вестибюль и оставили на попечение двух верзил, одетых во все черное. Судя по всему, с ужасом подумал Андреа, он попал в железные лапы инквизиции!

Но с какой стати, почему?! Его никак нельзя было обвинить в богохульстве или в ереси. Андреа старательно посещал все церковные службы и старался никогда не говорить на темы, касающиеся веры. В последнее время это было чревато большими неприятностями.

Самое страшное заключалось в том, что суд инквизиции был тайным. Обвиняемый не знал имен свидетелей, их показания предоставлялись ему в сокращенном виде, чтобы он не мог угадать, кто явился против него свидетелем. Обвиняемый обязан был говорить всю правду и указать участников преступления, а для получения признания трибунал обычно прибегал к пытке.

Оправдательный приговор у отцов-инквизиторов был крайне редким явлением. Упорствующие еретики приговаривались к смертной казни на костре, причем кающиеся в последний момент подвергались удушению, а потом сожжению.

На решения инквизиции нельзя было жаловаться, да и некому. Даже папский легат не имел права вмешиваться в ее дела. Инквизиция могла отменять законы, мешающие ее деятельности, отлучать от церкви магистратов, а представители светской власти обязаны были ей повиноваться.

Андреа, который в сражениях никогда не трусил, почувствовал слабость в ногах. Что может быть постыдней для воина умереть не в бою, а быть замученным в подвалах инквизиции или сожженным на костре, как последняя падаль?

Ожидание долго не затянулось. На ступеньках, которые вели на второй этаж, появилась худосочная фигура монаха с постной физиономией; он сделал приглашающий жест, и верзилы подтолкнули Андреа к первой ступеньке. Он поднимался наверх и представлял себя Христом, который шел на Голгофу.

Его душевные страдания достигли предела, когда Андреа очутился перед широкой двустворчатой дверью, украшенной двумя позолоченными крестами. А над дверью был написан девиз монахов-доминиканцев, «псов Господних», которые и составляли корпус святой инквизиции: «Laudare, benedicere, praedicare» – «Восхвалять, благословлять, проповедовать».

На удивление Андреа, который ожидал увидеть трибунал в полном составе, в просторном помещении находился всего один человек – судя по властным манерам, не последнее лицо среди инквизиторов Венецианской республики. Он долго разглядывал Гатари, словно пытаясь своими черными глазищами прочитать все его потаенные мысли, а затем небрежно указал на стул с жестким сидением у широкого стола, на другой стороне которого сидел сам инквизитор в кресле с высокой спинкой.

Андреа не сел, а буквально рухнул на сиденье, потому что ноги его уже не держали. Все это время он лихорадочно перебирал в голове все свои проступки и не находил ничего предосудительного. Стул, на котором он сидел, казался ему жаровней палача.

– Синьор Гатари, как вы полагаете, по какой причине вас сюда доставили? – Голос инквизитора был мягким, слащавым, а от этого вдвойне неприятным.

Ответ вылетел, как стрела из арбалета; тут и думать было нечего:

– Я ни в чем не виновен, ваша милость!

– Невиновные в Дом трибунала святой инквизиции не попадают, смею вам напомнить.

– Тогда объясните, в чем меня обвиняют?!

– В отравлении всеми уважаемого мессера Лоренцо Тривизани, члена Сената Венеции.

Андреа словно обухом ударили по голове. Неужели у Габриэллы не хватило сил терпеть выходки старого ревнивца и она решилась на крайнюю меру?!

Но к смерти ее мужа он не имеет никакого отношения! Ему вполне хватило несчастий, свалившихся на его голову после того, как он изготовил по старинному рецепту «кантареллу», которой Гастон Сенарега отравил мессера Доменико Гримани.

Когда Андреа оставил военную службу и восстановился в университете, они с Габриэллой начали встречаться довольно часто. У нее в Падуе жили тетушка в годах, которая обещала после кончины оставить прелестной Габриэлле приличное наследство, так как детей она не имела и была вдовой.

Что касается Лоренцо Тривизани, то он пребывал в блаженном неведении, думая, что любовник ее жены все еще бряцает железом на поле брани, где каждый день мог оказаться последним в его жизни.

Это обстоятельство очень утешало старого ревнивца, он утратил присущую ему бдительность, и с легким сердцем отпускал ветреную жену в Падую. А как не отпускать, если муж тетки Габриэллы был одним из богатейших купцов Венецианской республики? И его наследство никто не мог оспорить, ведь более близких родственников, чем Габриэлла, у старушки не было.

– Ваша милость, здесь какое-то недоразумение… – Язык стал деревянным и Андреа прилагал немало усилий, чтобы его речь была членораздельной. – Я не имел чести быть знакомым с мессером Лоренцо Тривизани. Мало того, я ненавижу отравителей и считаю их исчадием ада. С какой стати я должен был свершить такой страшный грех? Мессер Лоренцо Тривизани ничего плохого мне не сделал, мы принадлежим к разным слоям общества, наконец, он живет… жил в Венеции, а я нахожусь в Падуе.

– Что значат расстояния для двух влюбленных сердец? – Инквизитор впервые изобразил улыбку на своем каменном лице, которая тут же превратилась в хищный оскал. – Но не будем ходить вокруг да около. Насчет знакомства с мессером Тривизани вопрос остается открытым, зато вы хорошо знаете его жену, синьору Габриэллу. Что скажете на это?

Андреа молчал. Он уже не был наивным юношей, который предстал в свое время перед Советом десяти, когда ему вменили в вину содействие в отравлении мессера Доменико Гримани. Тюремные «университеты» и военная служба избавили его от многих иллюзий.

Но они дали ему то, чего у него не