раз нежно проводит по моему лицу, заправляет за ухо прядь волос и тихо выходит из палаты.

Глава 33.

Почти семь лет назад

Чем ближе к родам, тем мне хуже. Недолгий период, когда Игорь разрешил мне хотя бы сидеть, закончился. Теперь я снова только лежу. Максимум, что возможно, — это поднять изголовие кровати.

Я ненавижу свой организм. Он слабый и не может выносить ребенка. Полип в цервикальном канале разросся, но удалить его можно только с помощью операции, которая поставит под угрозу ребенка. Но в то же время угрозой для ребенка является и полип.

Игорь решил пойти ва-банк и не удалять мне полип. Перед этим даже консилиум врачей собрал. Просто операция — это почти гарантированная потеря ребенка. А так есть шанс дотянуть до родов.

Но если не дотянем… Мне даже страшно об этом думать.

Я беспомощна, я ничего не могу сделать для спасения своего сына. Нашего с Димой сына. Я потеряла Диму, если я еще и ребенка потеряю, то зачем мне вообще жить? Для чего и для кого?

Стараюсь концентрироваться на чем-то добром и положительном. Вспоминаю Диму. Наши свидания, поцелуи, признания, поездку в Питер. Закрываю глаза и представляю, что он рядом со мной. Здесь, в палате, держит меня за руку и говорит, что любит.

Дима признавался мне в любви чаще, чем я ему. Как я жалею, что не говорила ему об этом каждый день. Как я жалею, что не начала с ним встречаться сразу в первый день, когда он пришел в нашу школу. Как я жалею, что не сидела с ним за одной партой. Как я жалею, что иногда отказывалась идти на свидания, потому что надо было делать какие-то бестолковые уроки.

Если бы я знала, что Димы не станет, что нам отведено всего лишь несколько месяцев, я бы провела с ним каждую секунду, каждую милисекунду.

Мысли прерывает распахнувшаяся дверь палаты. Заходит… мама.

— Ты? — только и могу сказать, встрепенувшись.

Оглядывает меня, лежащую на больничной койке под белым покрывалом.

— Привет, — закрывает за собой дверь и проходит внутрь помещения.

На ее норковой шубе снег, под сапогами растекается уличная грязь. Мама ставит на стол пакет, снимает шубу. Я завороженно на нее гляжу, не веря своим глазам. Мама пришла впервые.

— Какими судьбами? — выдаю с обидой.

— Пришла тебя навестить, — достает из пакета апельсины, мандарины, ананас…

— Зачем?

— А нельзя? — поворачивает на меня голову, продолжая доставать из пакета гостинцы.

Она не успела появиться, а между нами уже искрит напряжение. Обида рвётся наружу, мне хочется наговорить ей все, что я думаю.

— Да уже как-то поздно.

— Почему поздно? — удивляется.

— Я тебя больше не жду.

Мама выпрямляется и медленно выдыхает. Видно, что ей тоже хочется многое мне сказать.

— Мне нужно было время, — произносит через долгую паузу.

— Время для чего?

— Для того, чтобы осознать и принять тот факт, что моя любимая дочь пустила свою жизнь под откос из-за одного отморозка.

— Еще хоть слово про Диму, и ты пойдёшь отсюда вон! — цежу сквозь зубы, пытаясь сдержать крик. — Ты и мизинца его не стоишь, мама.

Родительница поднимает руки вверх, показывая свою капитуляцию.

— Хорошо, давай не будем о нем. Если честно, нет ни малейшего желания его вспоминать. Что случилось, то случилось.

Мама подходит ко мне и опускается рядом на стул.

— Как ты? Как твоё самочувствие? — ее голос даже становится мягким и участливым. — Папа говорил, тебе опять хуже, не встаёшь.

У меня нет ни малейшего желания разговаривать с матерью, хотя я не видела ее несколько месяцев. Она накрывает своей холодной после улицы ладонью мою, и я тут же выдергиваю руку. Видно, что маме становится не по себе. Встреча не задалась с самого начала.

— У меня все нормально, — отстранённо отвечаю, поднимая взгляд в потолок.

— Мальчик, да?

— Да.

— Как назовёшь?

— Дима.

Говоря это, испытываю особенное удовольствие. Мама, кажется, растерялась. Но я правда хочу назвать сына в честь Димы. Никакого другого имени для мальчика не представляю. Еще мне нравится Владислав, но это имя я бы дала, если бы Дима был жив.

— Дмитрий Дмитриевич? — удивляется.

— Да, именно так.

— А фамилия Соболев будет?

Вот это уже более сложный вопрос. Так как мы с Димой не состояли в браке, для того, чтобы установить его отцовство, мне придется подавать в суд и доказывать этот факт. Но папа очень просил меня не делать этого, ведь тогда вскроется, что я состояла в романтических отношениях с братом папиного подсудимого, который еще и сам проходил свидетелем по делу. И к отцу сразу же возникнет вопрос, почему он дал Антону условный срок, когда надо было давать реальный.

— Нет, фамилия наша будет, — отвечаю с горечью. — Рузманов.

Из-за папы я не смогла быть с Димой, из-за папы я теперь не смогу дать ребенку фамилию его родного отца.

Я злюсь на папу, в глубине души виню его в том, что произошло с Димой, но в то же время понимаю: если бы не отец, я бы уже потеряла ребенка. Папа приходит ко мне почти каждый день, у меня лучший врач, я обеспечена всем необходимым. Это счастье — попасть в моей ситуации именно в эту больницу, именно к Игорю. И устроил меня сюда папа, подняв все свои связи.

— Главное, чтобы ребенок здоровый родился, — тихим голосом произносит мама.

Мне настолько удивительно слышать от нее что-то подобное, что я поворачиваю к ней голову. Она правда переживает за моего ребенка?

Горло стягивает тугим комом. Быстро отворачиваюсь обратно к потолку. Нет, я не могу простить мать за то, как она относилась и продолжает относиться к Диме. Даже зная, что он погиб, она продолжает поливать его грязью.

— Мне жаль, что ты не захотела получше узнать Диму и даже не дала ему шанса, — произношу глухо. — Для тебя он навсегда останется отморозком и уголовником, который сломал мне жизнь. Ты всегда казалась мне такой умной, мама. Я всегда так хотела быть на тебя похожей. А сейчас больше всего на свете я боюсь однажды стать такой, как ты.

Мать молчит, а я продолжаю смотреть ровно на лампу в потолке. Мне уже хочется, чтобы