Набираю код домофона, поднимаюсь на лифте на десятый этаж и на секунду замираю у двери. Решаю не звонить в звонок, а просто опускаю ручку. Соня не закрылась после моего ухода, и я делаю шаг в квартиру.

Белоснежка сидит на полу на том же месте и рыдает себе в колени. Хлопок входной двери заставляет ее поднять красное заплаканное лицо.

— Опять ты? — произносит севшим от слез голосом. Ее глаза стали глубокого темно-синего цвета и смотрят на меня с такой лютой ненавистью, что до костей пробирает.

— Мы можем поговорить спокойно? Просто поговорить.

Подскакивает на ноги, как хищная львица.

— Убирайся вон! — горланит на всю квартиру.

Делаю несколько шагов к Соне, становясь вплотную.

— Почему ты, черт возьми, не хочешь просто поговорить? — напряженно спрашиваю, изо всех сил, стараясь не поддаться вновь нахлынувшему вихрю чувств.

— Пошел вон!!! — принимается колотит меня кулаками в грудь. — Ненавижу тебя!!! Ненавижу!!! Ты разрушил мою семью!!!

Соня неадекватна, она бьется в истерическом припадке, продолжая обрушивать на меня удары. Я спокойно их терплю, пока не понимаю, что это пора останавливать. Резко беру Соню в кольцо своих рук и прижимаю к груди. Она еще дергается, кричит, вырывается, но постепенно ее тело обмякает, становится послушным, как у тряпичной куклы, и Соня просто падает лицом мне в грудь.

Я чувствую ее слезы кожей, они моментально пропитали футболку. Сжимаю ее хрупкое тельце, вновь и вновь испытывая три проклятых чувства: ненависть, обожание, безумие.

— Ты разрушил мою семью… — приговаривает сквозь рыдания. — Я ненавижу тебя, Соболев. Как же я тебя ненавижу…

— И я тоже ненавижу тебя, Белоснежка, — выдавливаю, чувствуя, как горло перетянуло колючей проволокой.

Не знаю, услышала ли Соня мои слова. Она слишком громко плачет, а я слишком тихо их произнес.

Обессилев, опускаюсь носом в ее макушку. Вдыхаю любимый запах из прошлого. Как мы до этого докатились? Мы ведь так сильно любили друг друга, как мы дошли до того, что произносим слова ненависти?

— Послушай меня, пожалуйста, — говорю ей на ухо, когда рыдания чуть стихают. — Я всего лишь хочу общаться со своим сыном. Разве это так много? Ты ненавидишь меня за то, что не звонил тебе из армии. Я ненавижу тебя за то, что ты всегда выбирала не меня. Но ведь есть ребенок, который ни в чем не виноват. Я не бросал его. Соня, если бы я знал, что ты беременна, то пришел бы к тебе из армии пешком и был с тобой. Но я не знал.

— Нет, — отрывает красное опухшее лицо от моей груди. — У Влада есть отец. У него не может быть второго.

Соня тяжело дышит, глотает ртом воздух. Она бы сказала мне больше, но ей тяжело говорить.

— Я хочу общаться со своим сыном, — настойчиво повторяю. Из последних сил держусь, чтобы не потерять контроль. — Я имею на это право.

— Нет у тебя никаких прав. Тебя не было рядом, когда ты был нам нужен.

Шумно выдыхаю через нос, сжимая челюсть до хруста.

— Хочешь опуститься до взаимных обвинений? Не думаю, что это будет конструктивный диалог.

— Иди к черту, Соболев.

Она не пробиваема. Обида застилает Соне глаза, она даже не собирается меня услышать.

— Лучше бы ты и правда умер, — говорит это, глядя мне ровно в лицо, а через секунду снова начинает плакать. Сейчас без истерики и криков, а просто тихо скулит, опустившись лбом мне на грудь.

— Наверное, да, — задумчиво отвечаю. — Наверное, было бы лучше, если бы в Сирии убили не моего лучшего друга, а меня.

Соня больше не отвечает, продолжая тихо плакать мне в футболку. В какой-то момент я чувствую, что ее тело становится совсем слабым, ноги подкашиваются. Подхватываю Белоснежку на руки и несу в первую попавшуюся комнату. Кажется, это гостиная.

Опускаю Соню на диван и сажусь рядом на пол. Она глядит на меня из-под полуопущенных век, шумно дыша через рот.

Как мне до нее достучаться? Как мне ее уговорить? Но если потребуется, я и в суд пойду. Буду доказывать свое отцовство и буду требовать встреч с ребенком. Просто не хотелось бы доводить ситуацию до края. Я пережил с Соней лучшие мгновения в своей жизни, суд — это точно не то место, где я хочу с ней встречаться.

Соня засыпает. Ее веки смыкаются, дыхание становится ровным. Я зачем-то еще продолжаю сидеть возле Белоснежки и смотреть на нее спящую. Соня до сих пор носит мой кулон. Для чего? У нее ведь есть муж, который в миллиард раз лучше меня.

Тянусь к кулону пальцами и переворачиваю обратной стороной. «Моя любовь к тебе бесконечна», гласит гравировка.

Когда-то я и правда думал, что моя любовь к Соне бесконечна. А сейчас…

Не важно уже, что сейчас.

Поднимаюсь на ноги и оглядываю комнату. На мебельной стенке много фотографий в рамках. Подхожу к ним и смотрю.

Почти на каждой фото Влад. Один, с Соней или с Соней и ее мужем. Ребенок на снимках в разном возрасте: младенец, чуть старше и примерно, как сейчас. Жадно разглядываю каждую фотографию со своим сыном.

До сих пор это осознание — что у меня есть ребенок — душу переворачивает. Я распечатал все фотографии Влада, которые были на страницах Ульяны и Сони в ВК, смотрю их каждый день. По вечерам после работы разглядываю мальчика и понимаю, что хочу знать о нем абсолютно все, хочу общаться с ним, быть, ему отцом и другом.

Я много лет был один. Соня выбрала не меня, а своих придурошных родителей, Антон продолжил заниматься криминалом, Олесю я никогда не воспринимал, как близкого человека, а лучшего друга из армии убили в Сирии. И вот у меня появился сын. Я люблю его всем сердцем, хоть и видел всего один раз.

Нет, я не отступлюсь от своего, что бы там Сони ни говорила. Я буду присутствовать в жизни своего ребенка, нравится ей это или нет. Мне, конечно, не следовало сразу начинать с ней по-плохому, но и по-хорошему вряд ли бы что-то получилось. Я приходил к ней в больницу, мы встречались в кафе. Она смотрела мне в глаза и лгала. Соня никогда не собиралась говорить мне правду про ребенка.

Нагло беру с полки фотографию Влада в рамке, где он у елки, и