разделяющей. Сокрушить, так сказать, берлинскую стену враждебного недоверия, непонимания, свойственного всем разделенным границей империям, дезориентированным редкими противоречивыми сведениями и лишенным достоверной информации и непосредственного общения.

Ибо как существа почтенные, потусторонние никак не желают показываться из-за черты (нами здесь упомянутой) в мир живущих, так и мы, ныне здравствующие, не особенно жаждем заглядывать за эту черту.

Ф.М. Булкин

В ласковое весеннее утро лета 2016-го помирал в кустах за вот этой скамейкой некий Окрошкин Алексей Юрьевич, сорока лет от роду, зарегистрированный краткой телесной пропискою на земле.

Сумев достичь той степени смирения, какой, вероятно, достиг Моисей, выходя из Мадиамской пустыни, зарегистрированный землянин переходил в мир иной в состоянии безмятежной апатии, из тех, когда положение и нахождение тела не имеют решительно никакого значения.

Пребывая в крепком подпитии, покидал нас Алексей Юрьевич без обид, ни о чем и ни о ком не жалея, даже можно сказать безжалостно. Да и что жалеть, когда перемена вершилась в нем, без сомнения, к лучшему, поскольку жить очень сложно, товарищи, и не всякому удается.

И если уходить когда-нибудь придется и нам, то хорошо бы вот этак коротенько, майским утречком, чтобы весь газон в одуванчиках… Подышал, да и помер.

«Сейчас, минуточку…» – пообещал наш Алексей Юрьевич, махнул рукой, вздохнул первоцветное что-то там еще, ну и точка.

Недаром говорят с уважением о покойниках: «Отслужился». Ибо жизнь, товарищи, входит, к сожалению, в наши с вами непосредственные обязанности, иногда непосильные: хочешь – живи, и не хочешь – живи. Бывает, скажешь, вставая с дивана, искренне: надоело!

Пока сознание героя нашего отделялось от физического носителя, формируя астральную сущность, отслужившийся лежал, свернувшись калачиком, не имея ни малейшего понятия о том, что переходит на более высокую ступень собственного развития, время от времени доверительно сообщая Вселенной обрывки жизненных впечатлений.

Прислушавшись к бормотанью, доносившемуся из кустов, случайный прохожий заключил бы, что находящийся в них скорее жив, чем мертв, и поскорее прошел бы мимо бедняги, которого, как утверждают медицинские этики, в течение шести минут после наступления клинической смерти еще можно перетащить с того света на этот посредством электрошокера…

«Ни-ни-ни…» – возразил покойный.

Поведение его, таким образом, лишь вполовину укладывалось в траурные рамки. Сердце не билось, пудреное зеркальце, приложи его кто-нибудь к губам умершего, осталось бы незамутненным, и тем не менее Алексей Юрьевич время от времени повторял при жизни еще полюбившееся «ни-ни-ни…» и, следовательно, из чего-нибудь заключал сие отрицание, следовательно, мыслил, значит, существовал.

Вокруг бурлила жизнь. Множество людей, ускоряя шаг, проходило мимо покойника, едва заслышав шорох в ветвях скрывавших его акаций; мертвецы в городских парках не редкость у нас и давно не вызывают у горожан приступов состраданья, гуманизма и милосердия, привычно дополняя городские пейзажи. Впрочем, смерть и прежде запросто уживалась с жизнью.

Бывает, идешь в магазин – лежит на газоне труп, свернулся уютным калачиком, будить даже жалко. А все-таки нет-нет да и подойдешь, все ли, спросишь, в порядке? Все в порядке, отвечает, благодарю. А обратно из магазина идешь, глядишь, уж и нет его. То ли сам ушел, то ли увезли его – никогда уже не узнаешь.

«Ни-ни-ни…» – подтвердил покойный.

Пейзаж постепенно мрачнел, приближалась гроза, тускнели граффити. Холодало. На фоне поблекшей лазури грудились облачные вершины. Над трубами ТЭС вставала грандиозная стена торгового комплекса «Русь». Было страшно даже подумать, что так вот вдруг возьмешь да помрешь, не увидав, как достроят этот торговый комплекс…

Пора было что-то решать, зачем-то вставать и куда-то идти; давала себя знать выработанная годами привычка.

Алексей Юрьевич пошевелился, и в этот решающий миг та самая сила, что, по закону Ньютона, удерживала его на земле, потеряла над ним свою власть. Совершенно напрасно досточтимый Исаак объединил в одно небесную и земную гравитации! Небесная и земная гравитации вовсе не одно и то же. Не зря до падения яблока человечество считало земную несовершенной; несовершенная земная, она преобразовалась в совершенную небесную.

Пусть мы с вами каждую секунду обречены испытывать закон Ньютона на собственной шкуре, пусть даже сила, что держит нас на земле, в самом деле равна нашему весу, но не все во Вселенной происходит по формулам и законам! И пусть хоть трижды, хоть сто раз на дню яблоки падают вниз головой, Алексей Юрьевич устремился вверх, без всяких усилий преодолев всемирное тяготение, отделившись от балласта известного – костюма телесного, то бишь от прежней обители духа.

Презрев закон человеческий, нарушитель воспарил в небеса с легкостью воздушного шарика, доказывая тем самым, что действие законов распространяется вовсе не на все тела, как бы того хотелось Ньютону.

Относительно этого невиданного происшествия следовало бы рассматривать гравитационную константу совершенно под иным ракурсом. Можно даже сказать, Алексей Юрьевич опроверг своим вознесением все устройство системы Солнечной, законы Кеплера и прочие эмпирические построения, однако сам он парил, не имея ни малейшего понятия о том, что что-то нарушил и по закону был обязан остаться с нами тут, на земле. Кроме того, бедняга едва проснулся, был нетрезв и мало что понимал.

«Ни-ни-ни…» – донеслось откуда-то сверху.

С секунду казалось, что Алексей Юрьевич принял обретенную невесомость с философским спокойствием.

«Ни-ни-ни…» – заговорщически погрозив себе сверху пальцем, покровительственно заключил он.

«Ни-ни-ни…» – заключил он, погрозив следом грозовым небесам, и, ничем, никем не удерживаемый, чуть опустился, стараясь разглядеть как следует от сути своей отставшего, променявшего невесомость небесную на городской газон.

Променявший выглядел неважнецки.

Алексей Юрьевич слабым голосом окликнул лежавшего и, не дождавшись ответа, оглушительно заорал…

«А-а-а-а-а-а!» – горлопанил умерший, пролетая временны́м туннелем назад.

Стены мелькали с немыслимой скоростью, в ушах свистел ветер. Алексей Юрьевич летел над бельевыми веревками, проводами, крышами, виражами дорог, полями, лесами, железнодорожными переездами, городами, морями – Окрошкин возвращался назад.

Некоторое время летел он вместе со всполошенной вороной, но та очень скоро уменьшилась, сделавшись вороненком, а после прямо на лету превратилась в яйцо и упала в гнездо, а Окрошкин летел. Он летел мимо запахов тушеных котлет, чужих щей, борщей и жареных сырников, то распадаясь на атомы, то вновь собираясь в некий энергетический сгусток.

Алексей Юрьевич пролетел над Ваганьковским, где был похоронен его любимый поэт Владимир Высоцкий, пролетел над старой булочной на углу, где покупал когда-то булочки «Советские», и над оранжевым телефонным автоматом, где в школьные годы стрелял две копейки на «позвонить». Пролетел мимо своего балкона, с которого мать крикнула ему вниз, чтобы он купил хлеба, но Алексей Юрьевич был наверху и просвистел мимо. Он