Сигареты он выбросил, а деньги спрятал в самый дальний карман, предварительно осмотрев его на предмет дырок. Затем поспешил представиться второму трупу.

Это оказалась не женщина, а – девушка. Очень молодая и, наверное, красивая. Мертвая. Она лежала на боку, вытянув в последней агонии изящное длинное тело. Леонид Федорович совсем некстати вспомнил о своей бывшей супруге, Виктории, которая съехала к родителям при первых признаках приближающейся катастрофы и прихватила с собой все наличные, что хранились у них в квартире.

Он перевернул девушку на спину, откинул с лица спутанные темные волосы, чтобы рассмотреть получше. Тело показалось Леониду Федоровичу неожиданно податливым, мягким и даже… Боже праведный! Даже – теплым.

Ее губы были плотно сжаты, а на щеках остались розовые бороздки от сучков и хвои. Никаких кровоподтеков, никаких пятен. И это тоже было странным, поскольку по всем законам физики и медицины (а Леонид Федорович в своей прошлой жизни закончил три курса Ленинградского медицинского) кровь у трупа должна стекать в низкорасположенные места и скапливаться там в виде… чего-то там. Научное название никак не шло Леониду Федоровичу в голову. Не это главное.

Девушка была еще жива. Когда капли дождя упали ей на лицо, веки едва заметно дрогнули. Питерский интеллигент не на шутку разволновался. Он совсем забыл, что собирался обыскать ее и разбогатеть еще на пару десятков долларов. Он побежал обратно к своим авоськам. О, счастье! – в банке оставалось пол-литра самогона! Леонид Федорович разжал девушке рот и щедрою рукою влил туда жуткое зелье, приготовленное на курином помете и сосновых опилках.

Секунда, две. Ничего не происходило.

Три секунды.

Потом раздался протяжный хрип – так хрипят утопающие, когда им удается приподняться над волной. Девушка вздрогнула всем телом, закашлялась. Леонид Федорович быстро перевернул ее на бок, чтобы дать возможность желудку освободиться.

Ее не рвало, она только кашляла.

– Алло, вы как себя чувствуете?

Глупый вопрос. Даже не вопрос, а что-то вроде циничной присказки, которую врачи повторяют пациентам, угодившим в реанимацию.

Девушка ничего не отвечала – возможно, даже не слышала; ее тело сотрясал тяжелый кашель, и белые стройные ноги елозили по земле, очерчивая полукруг. Потом кашель незаметно перешел в плач. Леонид Федорович приподнял ее, ударил по щекам.

– Перестаньте, девушка. Все хорошо. Вы живы. Вы слышите меня?

Она увидела его и услышала только тогда, когда Леонид Федорович попытался осмотреть ее руки-ноги, желая убедиться, что там нет вывихов и переломов. Глаза у нее были синие и огромные, у них было какое-то дикое выражение. Девушка среагировала очень бурно: ударила Леонида Федоровича ногой в живот, вскочила и даже пробежала несколько метров. Наверное, это был шок. Потом упала, будто споткнулась. Когда Леонид Федорович подошел к ней и наклонился, она что-то произнесла еле слышным голосом.

– Что? – переспросил питерский интеллигент.

Девушка повторила:

– Дождь.

1.

Одна арматурина разорвала ему кожу на предплечье. Вторая врезалась в живот, и в яркой вспышке боли Жора увидел, как он мерно раскачивается на собственных кишках.

Нет, проехали. Дальше.

Жора летел дальше, не видя ничего, слыша только собственный крик. Рев реактивного самолета. Челюсти выворачивались наружу от этого рева.

Потом был еще удар. Страшный. Но Жора был еще жив.

И он ждал следующего удара. Долго ждал. Это было слишком даже для такой гребаной соляной шахты. Бесконечная она, что ли? За это время можно было бы пешком сгонять в «Пирамиду», пропустить по сто пятьдесят и вернуться домой. Тоже пешком.

А последнего удара все не было.

Жора открыл глаза. Ничего. Темнота была плотной и даже материальной. И нельзя было понять – то ли он летит сквозь эту темноту, то ли лежит, распластавшись поверх нее, как на диване. Хотя нет. для дивана она была слишком жесткой. Корявой. Холодной. И от нее смердело.

Он попробовал приподнять голову и ударился обо что-то. Приподнял руку, потрогал. Узкая стальная полоса, торчащая из опалубки.

Жора понял, что он уже никуда не летит. Он прилетел – и при этом почему-то не разбился вдребезги, не превратился в мелко нарубленный фарш. Рядом кто-то застонал.

– Шуба, это ты? – спросил Жора шепотом.

Шепот вернулся к нему жутковатым эхом: аты, аты. После паузы из темноты донеслось сдавленное:

– Анансыгин.

Вот это новость! Жора ощупал руками то скользкое, мокрое, что находилось под ним. Долго гадать не пришлось – это был или Чебур, или Воронько. Или какой-нибудь другой труп, сброшенный сюда неделей ранее.

– Ни хрена не видно. Паскудство, – отчетливо прохрипел Шуба. – Я, кажется, пол-ноги оставил где-то по дороге. Ты не встречал случайно?

– Сорок четвертый размер. В грязном носке, – сказал Жора. – Нет, не видел.

Он приподнялся на локтях, потом сел. Внизу раздался гулкий скрежет, земля под ним (или то, что казалось землей) завибрировала, закачалась.

– Мы где? – спросил Шуба.

Жора ответил в рифму. По крайней мере, они еще не на том свете.

– У тебя зажигалка есть?

Шуба заворочался, заскрежетал зубами: он искал зажигалку. Корявая поверхность под ними опять заходила ходуном, заплясала – и вдруг с грохотом провалилась вниз. Жора вскрикнул, перевернулся в воздухе… Но он не успел даже испугаться, как снова врезался во что-то твердое и холодное. Саднило плечо. Шуба рядом ругался полузадушенным голосом.

2.

– …Нет, зажигать ничего не будем, – сказал Жора, вспомнив разговор Сарыгина с Валентином при входе в здание шахты. – Здесь может быть газ. Мало не покажется.

– Я хочу знать, где мы! – прокаркал Шуба. – Гребена мать, анансыгин! Я не могу так больше!

– Успокойся, тихо. Кажется, я знаю.

Рядом с трупом Чебура или Воронько Жора нащупал перекрученный трос – он впился в ладонь десятком стальных иголок. Трос. Шахта. Лифт. Значит, это…

– Это лифтовая кабина, – сказал Жора. – Мы с тобой сидим на крыше лифтовой кабины.

– Ну да, правильно, – сказал Шуба. – Там просто кнопку заело, поэтому она застряла между небом и землей.

Вот ведь как бывает: у Шубы неожиданно обнаружилось чувство юмора. Если бы его уронили в шахту лет двадцать назад, возможно, жизнь его сложилась бы куда удачнее.

– Кабина застряла, потому что опалубка износилась, здесь кругом выпирает арматура, – сказал Жора. – Мы зацепились и висим. И, думаю, в нашем положении лучше всего будет не дышать. Не говоря уже о том, чтобы.

И тут вспыхнул яркий, ослепительный свет. Шуба держал в вытянутой руке включенную зажигалку, другой рукой прикрывая глаза. Жидкий, с просинью, огонек показался Жоре стоваттной лампочкой.