- Ну, куда ты пойдёшь, девочка? Что же ты задумала?

- Это мой единственный шанс, Александр Фёдорович, это мой сын!

- Ты наблюдаешь за его домом уже полгода. – Он пожимает плечами. – Ты же понимаешь, что тебе не удастся его выкрасть? Это невозможно. А то, что ты хочешь сделать с Марком - равносильно смерти. Не загоняй себя под прицел, Полюшка! Ты должна сейчас сделать всё, чтобы оставаться мёртвой. Полины ни для кого больше нет, остались только воспоминания.

- Если ты не хочешь помогать мне, то я сделаю это сама, не переживай. – Отворачиваюсь к окну.

- Я помогу. Помогу. – Нехотя соглашается мужчина. Его рука снова накрывает мою, сжимает настойчиво, неуютно. – Я не хочу потерять тебя снова. – Он наклоняется ближе.

Я поворачиваюсь и смотрю в его глаза. Тот же взгляд, что и у Вика. Но я не хочу опять быть должной кому-то, не хочу быть обязанной, поэтому сразу ставлю между нами барьер и отстраняюсь.

- Александр Фёдорович, не надо. – Делаю глоток кофе. – Пожалуйста. Это лишнее.

- Да, - он смущённо опускает глаза, - прости, тебе сейчас не до этого…

- Нет, вы простите. – Теряюсь я. – Но я не могу. И даже не из-за Вика. Просто больше не хочу ничего такого. Никогда. Ни с одним мужчиной.

- Поля, я ничего такого не имел в виду. – Как-то не слишком уверенно мнётся дядя Саша.

- Не надо. – Я нервно дёргаю плечом и нечаянно расплёскиваю кофе. – Чёрт… Просто я должна была это сказать, чтобы быть честной. – Ставлю кружку на тумбочку и смотрю на него. – Я заберу сына и уеду. Одна. Пойми меня, дядь Саш, я никого больше не смогу сделать счастливой. Я травмированная, раскуроченная, я - мёртвая изнутри! И я тебе не нужна. Лучше отпусти меня сразу, мне всё равно придётся уйти.

- Я понимаю. Да. – Выдыхает он.

***

На кладбище холодно и сыро. Под ногами хрустят ледяные корки замёрзших луж, в ветвях деревьев каркают злые вороны.

Я застёгиваю куртку под самое горло, плотнее сдвигаю к носу капюшон. Мороз обжигает мою кожу, а колючий ветер лезет за воротник, но я продолжаю идти уже знакомой дорогой среди оградок и могил, пока не останавливаюсь у большого мраморного надгробия.

Тяжело опускаюсь на скамью и долго смотрю на чёрно-белые фото на камне. Одно из них моё – та, прежняя Полина действительно умерла. Наивная, покорная, добрая девчонка, которая верила в светлое будущее, её больше нет.

Рядом со мной садится дядя Саша.

Теперь мы с ним вместе долго смотрим на портрет улыбающегося Вити на надгробии. Кажется, что вот-вот он рассмеётся по-настоящему и скажет нам: «Ну, что вы приуныли? Поверили, что я реально мёртв? Ха-ха-ха!» И я тоже улыбаюсь, глядя на его лицо в лучах утреннего солнца, потому что знаю – реально мёртв.

«Ты умер, Витя. И тебя уже не вернуть. Твоя кровь на моих руках. И на руках Загорского. Но он за всё ответит, я обещаю».

- Замёрзла? – Спрашивает меня дядя Саша.

- Нет, я ещё посижу.

- Подожду в машине. – глухо отвечает он.

Встаёт и уходит, чтобы дать нам с Витей побыть наедине. Знает, что я буду с ним разговаривать. Что буду просить прощения, что буду рассказывать о сыне, что буду плакать.

Александр Фёдорович уходит, а я крепко сжимаю пальцы в кулаки и смотрю на свой портрет. Полина умерла, и она останется с Виком. Навсегда.

- Ох, Вить…

Где-то высоко над головой каркает ворон, и я невольно вздрагиваю. Птичий крик словно вырывает меня из долгого сна. И очень вовремя, потому что я вижу подъезжающий к кладбищенской ограде кортеж из трех тёмных автомобилей.

Я медленно сползаю со скамейки вниз и пробираюсь среди могил. Моё сердце колотится, дыхание бьётся где-то в горле. Я бегу, ползу, снова бегу и, наконец, затаиваюсь за одной из массивных плит. Падаю на землю и боюсь поднять голову. Я чувствую его приближение каждой клеточкой кожи. Я ненавижу его всем своим существом. Я слышу его шаги.

«Как?! Как он смел? Как смел приехать и осквернить своим присутствием память того, кого хладнокровно убил?!»

Я наклоняюсь спиной на памятник, закрываю глаза и пытаюсь отдышаться. Пульс шумно колотится в висках. Моё тело дрожит, покрывается испариной. Наконец, слышатся голоса. Я собираюсь с духом и осторожно выглядываю из-за плиты, и моё сердце дёргается, точно рыба на крючке.

Загорский приближается к могиле. Охранники остаются стоять  вокруг, а он по-хозяйски ступает за оградку. Марк весь в чёрном: на нём черная водолазка, чёрные брюки и длинное чёрное пальто. Белый комбинезончик, который надет на ребёнке в его руках, смотрится неуместным и нелепым белым пятном во всей этой хмурой смеси грязи и серости.

Стая ворон срывается с ветвей с ожесточёнными криками, и я прячусь за плиту и закрываю ладонью рот.

Мне так больно, что хочется кричать. Вот он – мой сын, тут, рядом. А я не могу к нему подойти и дотронуться до него. Я боюсь даже смотреть в их сторону. Слышу, как ребёнок кряхтит в его руках, как капризничает, собираясь расплакаться, и у меня горячо приливает к груди, появляется распирающее чувство – мне хочется взять его на руки, прижать к себе, накормить.

Я дрожу всем телом, а по моим щекам катятся слёзы.

«Дыши! Дыши!» - приказываю я себе. Но у меня не получается.

Я задыхаюсь, падаю с разбега в яму паники и боли. Открываю рот, но не издаю ни звука. Мой беспомощный, дикий вой растворяется в кладбищенской тишине, оседает пеплом на сухих стенках пересохшей гортани. Я корчусь как от ударов, но кто-то там, наверху, решает, что испытаний для меня недостаточно, и мне вдруг мерещится, что кто-то ласково произносит слово «мама», и я сползаю вниз и ложусь на землю. Морщусь, понимая, что это галлюцинации, кручу головой и отчаянно стряхиваю их с себя.

Мне жжёт кожу от них. Я кромсаю ногтями стылую землю и иней, чтобы не заскулить, и закрываю ладонями уши, чтобы не слышать голоса. А затем снова ползу и осторожно вытягиваю шею. Гипнотизирую взглядом белое пятно в его руках. Оно моё, моё. Это мой сын. Мой!

«Сыночек, я за тобой приду», - обещаю я, размазывая грязными руками слёзы по лицу, и затихаю, когда вдруг Загорский, словно что-то почуяв, бросает взгляд в мою сторону. Я прижимаюсь к холодной плите и больше не дышу. Долго. Очень долго. Мёртвые могут совсем не дышать.

Не знаю, сколько времени проходит прежде, чем они уезжают, но когда всё стихает, я встаю с земли и бегу к машине. Кричу, чтобы Александр Фёдорович вёз меня домой. Забежав в дом, я нетвёрдым шагом иду в свою комнату, запираюсь, снимаю капюшон и подхожу к зеркалу. Чужое лицо кривится при виде меня, оно словно надсмехается. Я смеюсь ему в ответ. Мы не нравимся друг другу, но мы теперь в одной лодке. Навсегда.

Я беру ножницы, натягиваю косу, беспощадно отрезаю её и отшвыриваю в сторону. Рваные светлые пряди испуганно топорщатся в разные стороны, но мне это нравится. Я перебираю их пальцами и улыбаюсь. Остаётся только покрасить.