— Я ваш инструмент, — разглагольствовал Трауст. — Волшебная лоза. На сегодня я ваши руки, ребятня. Руки, которые исполнят ваше главное желание — а именно хорошенько прочистят этот дом. И он снова станет вашим, и только вашим. Поняли меня?

Эдди вдавил ладони в стык лестничных досок.

— Я бы в вашем возрасте убил за такого помощника, как я. За того, кто поверил бы мне и выволок паршивцев из дома. Вот тогда, скажу я вам, я бы мог спать спокойно. И был бы намного здоровее и счастливее. — Мужчина рассмеялся, подошел к лестнице и положил руку на перила. — И сейчас я вас прошу во всем следовать моему примеру. Делайте, как я. Будем работать как команда. И, когда мы закончим и этот человек окажется перед нами, тогда-то мы все из него выбьем. У нас получится. Но до тех пор вы должны меня слушаться. Усекли?

— Да, — подтвердил Маршалл. — Усекли.

— Если я говорю хватать — вы хватаете. Младший это понимает?

— Он все понимает, — ответил Маршалл.

— Хорошо, — успокоился Трауст. — Ах да, небольшое условие: все, что мы найдем — мое.

Мужчина, взгромоздившийся посреди прихожей над матерчатой сумкой с инструментами, жестом подозвал мальчиков к себе. Маршалл наклонился, чтобы лучше видеть брата, и кивком велел Эдди спуститься с лестницы. Тот послушался. Он весь ушел в ощущения. Он чувствовал, как деревянный пол холодил подошвы босых ног, как вилась за его спиной пустота лестничной клетки, как исходил запахом пота ожидавший внизу мужчина. Раньше в доме царило какое-никакое равновесие. Теперь оно исчезло. Они сломали печать, развеяв все, что их окружало, развеяв ощущение безмолвного и ненавязчивого присутствия, легкого, словно коснувшаяся кожи паутина.

Эдди встал рядом с Маршаллом, и мужчина принялся нагружать их инструментами, которые вскоре им понадобятся. Он не прекратил экипировать их, даже когда они, с руками, полными самыми разными вещами, переглянулись и стали раскладывать все, что получали, на полу. Набор был странным и напоминал пожитки бездомного, сваленные в магазинную тележку: пакеты с трудно определимыми вещицами лежали вперемешку с вполне привычными предметами трудно определимого для их задачи назначения.

Носовые платки, резинки, моток проволоки.

Колокольчики, вроде тех, что вешают на кошачьи ошейники. Маленькие петарды «Салют».

Кабельные стяжки и медицинский стетоскоп. Набор кусачек.

Шесть небольших флаконов с пестицидом. Ватные шарики.

Фара и три маленьких фонарика. Лезермановский[22] перочинный нож.

Молоток, резиновая киянка и небольшая электродрель.

Наручники.

— Слушайте, — немного растерялся Маршалл. — Мы просто хотим, чтобы оно убралось из нашего дома.

Мистер Трауст встал между ними.

— Уберем, — пообещал он.

Здоровяк упер руки в бока и открыл рот, словно собирался что-то сказать, но передумал. Он вылупил глаза и быстро, будто испуганно заморгал. Мужчина заглянул в библиотеку, затем повернулся и осмотрел гостиную. С минуту постоял спиной к ним. Темная полоска пота прочертила на потрепанной серой футболке его позвоночник. Наконец он взял себя в руки и, осклабившись, ухмыльнулся.

— Дневной свет не вечен, — объявил он. — Пора за дело.

За высокой, по грудь, травой и чертополохом, разросшимися на поле позади дома, стеной возвышались увитые ядовитым плющом деревья с густым подлеском из сального молодняка под низко нависшими ветвями дубов и кленов. Лес шелестел невидимым движением. Шуршала, хрустела лиственная подстилка, ворочала растопыренными лапами карликовая пальма. По причудливым акустическим законам некоторые звуки лес приглушал, а другие — усиливал настолько, что их источники казались куда более громоздкими, чем были на самом деле. Похожим образом резонировали стены дома.

Царапающего землю маленькими когтистыми лапками броненосца можно было легко принять за огромного черного медведя. Белка, спрыгивающая с низко накренившейся ветви, казалась отталкивающимся мощными задними лапами койотом. Жужжание пчелиного улья, напротив, стало непостижимо беззвучным. В лесу бурлила жизнь. По нему сновали птицы, опоссумы и еноты. Змеи и кабаны, рыси и медведи. Деревья всматривались друг в друга глазницами стволовых узлов. Ветер дрожью пробегал в их ветвях, каждая вибрация земли отдавалась в мощных корнях. Они наблюдали, как мальчик выходит из дома на Стэнтон-роуд и ныряет под низкие пальмовые лапы, опутанные паутиной крестовиков, как хлюпают по грязи его босые ноги. Они наблюдали за полем, за дамбой и за большим белым домом. Иногда на них вскарабкивались новоприбывшие маленькие зрители и держали в их кронах собственную вахту.

На заднем дворе стоял уже разгруженный грузовик. Была середина дня, и солнце, даже наполовину скрытое пеленой облаков, палило ярко и жарко. Но в доме почему-то горел свет: в комнатах мальчиков, в гостевой спальне, даже на чердаке — тусклые лампочки, мерцающие сквозь оконные стекла золотыми отблесками. Время от времени за окнами проносились какие-то тени, переходили из комнаты в комнату люди, выползала громоздкая мебель, загораживая обзор.

Сам дом стоял неподвижно и казался сонным, будто поникшее после сильного дождя дерево. Трудно было заметить, что что-то не так, с противоположного конца поля. Пораженный термитами ствол трескается не сразу.

Он вырос на одной истории, о которой часто думает и по сей день. Он не помнит, где впервые услышал ее, рассказал ли ему кто-то или он увидел ее во сне. Очередная побасенка о доме с привидениями.

Мужчина наследует дом. Огромный, с множеством комнат и запутанных коридоров, в которые он врезается, как падающий вниз по лестнице мячик в ступени. Особняк стоит на отшибе, и нужно следить, чтобы во всех комнатах горел свет. А лампочек в доме много: над головой, по сто ватт каждая, в напольных светильниках без абажуров, беспрепятственно разбрызгивающих по углам комнат яркое, горячее пламя электричества. Днем и ночью воздух лихорадит жаром. Свет горит даже в кладовых. В шкафах и комодах лежат включенные фонарики. Они перекатываются, врезаются друг в друга, лязгают, стоит потянуть ручку ящика.

Мужчина находит запасные лампочки, рассованные по углам дома, — тысячи лампочек. Сотен различных видов и форм: трубчатые и спиральные, флуоресцентные, шестигранные и грушевидные. Из-за парящей в воздухе жары мужчине постоянно кажется, будто он не один.

И вот, из любопытства, он выключает свет. И понемногу в нем начинает тлеть странное ощущение. Словно что-то давно ушедшее, пахнущее кислой гнилью вновь обретает форму. Он пальцами нащупывает выключатель. Зажигается свет — гаснет это чувство. Он вытирает со лба пот и почему-то испытывает благодарность. И остается жить в этом доме.