– Подумай. Поразмысли как следует над моимпредложением. Ведь источником твоих знаний служат прежде всего наблюдения. Чтоты узнал, наблюдая за здешней жизнью? Я могла бы построить для тебя дом насвоей земле, подарить тебе огромную библиотеку – такую, какую ты сам пожелаешь.Ты принимал бы здесь своих друзей из Европы. И мог бы иметь все, что твоей душеугодно.

Как того и просила Шарлотта, я долго думал, прежде чем датьответ:

– Мне нужно больше того, что ты предлагаешь. Даже еслибы я смог смириться с тем, что ты моя дочь и что мы преступили закон природы.

– Какой там еще закон! – фыркнула она.

– Позволь мне закончить, и тогда все узнаешь, –попросил я и продолжил: – Я не могу довольствоваться радостью плоти и красотойморя, мне недостаточно даже осуществления всех моих желаний. Мне нужно нечтобольшее, чем деньги.

– Почему?

– Потому что я боюсь смерти. Я ни во что не верю ипоэтому, как многие неверующие, должен создать или совершить нечто такое, чтосоставит смысл всей моей жизни. Спасение ведьм, изучение сверхъестественного –вот мои непреходящие удовольствия: они отвлекают меня от тяжких мыслей особственном незнании – позволяют не думать о том, зачем мы рождаемся и зачемумираем, или о том, ради чего существует весь этот мир.

Если бы мой отец не умер, я стал бы хирургом, чтобы изучатьработу тела и иллюстрировать эти исследования собственными рисунками, как делалон. И если бы после смерти отца меня не разыскала Таламаска, я мог бы статьхудожником, ибо каждое живописное полотно – это целый мир, исполненныйглубокого смысла. Но теперь я не стану никем из них, так как ничему не обучалсяи уже поздно об этом думать, так что я должен возвратиться в Европу и делатьто, чем занимаюсь всю жизнь. Это мой долг. Другого выбора нет. Я бы сошел с умав этих диких, варварских местах. И возненавидел бы тебя еще больше, чем сейчас.

Я очень заинтриговал ее и в то же время обидел иразочаровал. Выслушав мой ответ, Шарлотта задумалась, не произнося ни слова, исмотрела на меня с таким трагическим выражением лица, что мое сердце готовобыло выскочить из груди – так я переживал за нее в эту минуту.

– Поговори со мной, – наконец попросилаона. – Расскажи о своей жизни.

– Нет!

– Почему?

– Потому что ты держишь меня здесь насильно.

Она снова задумалась, устремив на меня печальный взгляд.

– Ты ведь приехал сюда в надежде подчинить меня своейволе и научить уму-разуму, не так ли?

Я улыбнулся, потому что это была правда.

– Что ж, хорошо, дочь моя. Я скажу тебе все, что знаю.Это мне поможет?

В эту самую минуту, в одно из мгновений второго дня моегопленения, все переменилось и оставалось таковым вплоть до часа моегоосвобождения, который настал через много-много дней. Я тогда еще не понялэтого, но все действительно стало по-другому.

Потому что отныне я больше ей не сопротивлялся. И больше не сопротивлялсясвоей любви к ней и своему вожделению, которые не всегда сливались воедино, нопостоянно во мне присутствовали.

Что бы ни происходило в последующие дни, мы часамибеседовали, причем я практически все время был пьян, тогда как она оставалась совершеннотрезвой. Вот тогда я и поведал ей всю свою жизнь и поделился многим из того,что знал об этом мире, а она внимательно слушала, задавала вопросы, спорила.

Казалось, все мои дни проходят в пьянстве, занятиях любовьюи беседах с Шарлоттой, перемежавшихся длительными периодами мечтательности исозерцания, когда я любовался изменчивым морем.

В какой-то день (не знаю, сколько времени прошло с началамоего заточения – дней пять, а может, и больше) она принесла мне бумагу, перо ипопросила записать все, что я знаю о своих предках – о семье отца, о том,почему он, как и его отец, стал врачом, о временах их учебы в Падуе, о том,какие знания они там обрели и какие труды создали. И названия книг моего отца.

Я выполнил ее просьбу с удовольствием, хотя был настолькопьян, что на это у меня ушло много часов; после, пока я лежал, пытаясь прийти всебя, Шарлотта куда-то унесла мои записи.

По приказу хозяйки для меня были сшиты чудесные костюмы, ноя оставался безразличным ко всем обновам и равнодушно позволял рабыням каждоеутро одевать меня, подстригать волосы и ухаживать за ногтями.

Я не видел в их поведении ничего необычного, по наивностиполагая, что служанки лишь добросовестно выполняют свои обязанности. Попрошествии некоторого времени Шарлотта показала мне тряпичного уродца, сшитогоиз рубашки, которая была на мне в день нашей первой встречи. При этом онасообщила, что во всех деталях куклы зашиты обрезки моих ногтей, а головуукрашают мои собственные волосы.

Признание Шарлотты повергло меня в шок – я буквальнооцепенел. Нет сомнений, что именно такой реакции с моей стороны она идобивалась. Я молча наблюдал, как она сделала ножом надрез на моем пальце иподставила тряпичное тельце под струйку сочившейся из ранки крови. В концеконцов кукла превратилась в красного идола со светлыми волосами.

– Что ты собираешься делать с этим отвратительнымуродцем? – спросил я.

– Сам знаешь, – прозвучал ответ.

– Значит, моя смерть предрешена.

– Петир, – умоляюще произнесла Шарлотта, и из глазее брызнули слезы, – пройдут годы, прежде чем ты умрешь, но эта кукла даетмне силы.

Я ничего не ответил, но после ее ухода буквально набросилсяна ром, запас которого не иссякал и который, естественно, был гораздо крепчевина, и напился до чертиков.

Очнувшись глубокой ночью, я первым делом вспомнил о кукле ипри мысли о ней пришел в неописуемый ужас. Поспешно усевшись за стол и взяв вруки перо, я как можно подробнее изложил на бумаге все, что знал о демонах, нона этот раз не в надежде предостеречь Шарлотту, а скорее в стремлении указать ейверный путь.

Мне казалось важным упомянуть следующее:

1) Древние люди, так же как и мы, верили в духов,однако полагали, что те могут стариться и умирать; у Плутарха естьописание дня смерти Великого Пана[9], где говорится, что все демоны мираплакали, ибо понимали: однажды их постигнет та же участь.