– Мама! – закричала она. – О, мама, мама!.. –И, рыдая, бросилась в объятия Бесс Седжвик.

Старший инспектор Дэви уселся поудобнее в своем кресле ипосмотрел на двух женщин напротив себя. Было за полночь. Представители полицииуже побывали здесь и ушли. Приезжали и врачи, и дактилоскописты, и «Скораяпомощь», забравшая тело. А теперь все сосредоточилось в стенах этой комнаты,отведенной отелем «Бертрам» для нужд правосудия. Старший инспектор Дэви сидел уодного края стола. Бесс Седжвик и Эльвира – у другого. У стены расположился почтинезаметный полицейский – он вел протокол. Сержант следственного отдела Уоделлсидел у двери.

Папаша задумчиво смотрел на двух женщин, сидящих перед ним.Мать и дочь. Он заметил сильное внешнее сходство между ними. Ему стало ясно,почему он принял в тумане Эльвиру Блейк за ее мать, Бесс Седжвик. Но теперь,глядя на них, он был скорее поражен различиями, нежели сходством. Заисключением общего внешнего колорита, все остальное указывало на то, что передним как бы позитив и негатив одной и той же личности. В Бесс Седжвик всеказалось позитивным: ее жизненная сила, энергия, магнетизм. Дэви восхищалсяледи Седжвик. Он всегда ею восхищался. Его приводила в восторг ее отвага, ееподвиги волновали его. Он, бывало, говорил, читая воскресную газету: «Ну уж этоей не под силу», но ей всегда все удавалось! Больше всего Папашу восхищала еестойкость. Она попала в авиакатастрофу, побывала в нескольких автомобильныхавариях, у нее было два опасных падения с лошади, но в конце концов – вот она,перед ним. Вся лучится жизненной энергией – эту личность нельзя не заметить,она хоть на мгновение завладеет вашим вниманием. Он мысленно снял перед нейшляпу. Конечно, когда-нибудь ей все это отольется. Такую заколдованную жизньможно вести до определенного момента. Он перевел глаза на дочь. И его охватилосомнение. Сильное сомнение.

У Эльвиры Блейк, подумал он, все обращено вовнутрь. БессСеджвик продвигалась по жизни, навязывая ей свою волю. У Эльвиры, как ондогадывался, к жизни иной подход. Она поддается, подумал он. Она подчиняется.Она улыбается, как будто принимая все, но при этом она как бы ускользает,утекает сквозь пальцы. Хитрая – такую он дал ей оценку. Но ей иначе несправиться. Она не умеет держаться решительно, не умеет навязывать свою волю.Вот почему те люди, что за ней присматривали, не имели ни малейшего понятия отом, на что она способна.

Ему было любопытно, зачем ей понадобилось приезжать в отель«Бертрам» в этот поздний туманный вечер. И он прекрасно понимал, что шансполучить на этот вопрос правдивый ответ чрезвычайно мал. Вот таким образом,подумал он, это бедное дитя защищается.

Может, она пришла сюда в поисках матери или на встречу сней? Это было вполне вероятно, но он считал, что это не так. Ни на миг неусомнился. И подумал о большой спортивной машине, стоящей за углом, – омашине с номером FAN-2266. Ладислав Малиновский должен быть где-то поблизости,раз его машина здесь.

– Итак, – начал Папаша, обращаясь к Эльвире всамой своей теплой и отеческой манере, – как же мы себя чувствуем сейчас?

– Все в порядке, – заверила его Эльвира.

– Отлично. Я бы попросил вас ответить на нескольковопросов, если вы чувствуете себя способной на это, потому что, видите ли,время играет сейчас самую существенную роль. В вас дважды стреляли, и был убитчеловек. Нам нужно как можно больше зацепок, для того чтобы узнать, кто егоубил.

– Я вам расскажу все, что могу, но это произошло таквнезапно… И кроме того, в тумане же ничего не видно. Я не имею понятия, кто этомог быть, даже не заметила, как он выглядел. Это самое ужасное.

– Вы сказали, что на вас покушались уже второй раз.Могу ли я это понимать так, что на вашу жизнь ранее было совершено покушение?

– Разве я говорила это? Не помню. – Глаза уЭльвиры забегали. – Мне кажется, я такого не говорила.

– Да нет, говорили, – настаивал Папаша.

– Наверное, я просто была в истерике.

– Нет, – возразил Папаша, – я так не думаю.Боюсь, что вы именно это имели в виду.

– Мне, наверное, почудилось, – сказала Эльвира, иглаза ее снова метнулись.

Бесс Седжвик шевельнулась. Она тихо произнесла:

– Лучше расскажи ему, Эльвира.

Эльвира бросила на мать быстрый смущенный взгляд.

– Не стоит волноваться, – подбодрил ееПапаша. – Нам в полиции отлично известно, что молодые девушки не всегдарассказывают опекунам или родителям все. Мы относимся к этому с пониманием. Нонам нужно знать, потому что вдруг это нам поможет.

– Это было в Италии? – задала наводящий вопросБесс Седжвик.

– Да, – ответила Эльвира.

Папаша спросил:

– Вы обучались там в школе? Или в особом учебномзаведении для усовершенствования, как теперь говорят?

– Да. Я училась у графини Мартинелли. Нас там быловосемнадцать или двадцать девушек.

– И вы думали, что вас кто-то хотел убить. Как этослучилось?

– Ну, мне прислали большую коробку шоколада и другихсладостей. Там была карточка, надписанная по-итальянски таким красивымпочерком. Ну знаете, как они там выражаются: «Прекраснейшей синьорине». В такомроде. И мы с подругами посмеялись немного и всё думали, кто это прислал.

– Вы получили коробку по почте?

– Нет, не по почте, я нашла коробку прямо в своейкомнате. Кто-то, вероятно, туда ее принес.

– Понятно. Подкупили прислугу. И я полагаю, что вы этойграфине – как там ее? – ничего не сказали.

Слабая улыбка тронула Эльвирины губы.

– Нет. Конечно, не рассказали. В общем, мы открыликоробку, а там были прекрасные шоколадные конфеты. Самые разные, знаете? И тамбыли мои любимые, у которых сверху засахаренный цветок фиалки. Ну и, конечно, япервым делом съела одну или две. А потом, ночью, мне стало очень плохо. Я неподумала о шоколаде, просто решила, что съела что-нибудь не то за обедом.

– А кто-нибудь еще заболел?

– Нет. Только я. Меня тошнило и все такое, но к концудня стало легче. Потом, дня через два, я снова съела такую же конфету – и сновамне стало плохо. Я поговорила об этом с Бриджет. Бриджет – моя лучшая подруга.Мы с ней осмотрели конфеты и обнаружили, что у этих, с фиалками, снизу дырки,которые потом опять залеплены, и мы поняли, что кто-то положил туда яд, причемтолько в фиалковые, чтобы именно я их съела.

– И никто больше так и не заболел?

– Нет.

– Значит, никто больше этих фиалковых не ел?