Мария, венчанная жена, улыбнулась мужу, показав задорные ямочки на щеках. — Ты покажешь нам свое воинское искусство? Мы столько слышали о нем!

— Покажи! Покажи! Покажи! — захлопала в ладоши Клотильда, которая была младшей из сестер, и еще не растеряла детской непосредственности. Она была очаровательной, довольно наивной глупышкой, и именно это безумно нравилось в ней Добряте. Ее старшая сестра, Мария, напротив, была девушкой себе на уме.

Добрята улыбнулся девчонкам и приказал принести лук. Он с той самой битвы у Шалона не прикасался к нему, и теперь, взяв его в руки, парень ощутил обиду своего боевого товарища. Лук словно смотрел на него с укоризной, как на неверного друга. Добрята погладил кость и жилы, которыми были оклеены его рога, и лук стал успокаиваться. Он снова готов был служить своему господину, без промаха разя его врагов.

Добрята вышел на двор, куда высыпала охрана и слуги, которые тоже были наслышаны о воинском искусстве короля. Мария и Клотильда заняли место позади него. Добрята проверил стрелы, пока слуги устанавливали мешок, плотно набитый соломой, который и станет мишенью. Он поправил стрелковый перстень на большом пальце, и со скрипом натянул тетиву, которая, встав на место, издала чистый радостный звон. Лук снова хотел посылать вдаль свои смертельные жала, ему было скучно пылиться в оружейной комнате, среди доспехов и мечей.

Король взял в щепоть пять стрел и, как раньше, пустил их за три удара сердца, повесив в воздухе одну за другой. Стрелы вспороли ткань мишени, вызвав восторженные крики челяди и одобрительные кивки королевских лейдов.

— Еще! Еще! — захлопала в ладоши Клотильда.

Добрята потянул из колчана стрелы, и вновь уложил их в цель. Шорох стальных жал, резавших горячий воздух Прованса, всколыхнул в Добряте прежнее чувство единения с луком. Он пускал стрелу за стрелой, пока не закончился колчан, а потом повернулся к женам, читая восторг и восхищение на их лицах.

— Ты — наш защитник, — прижалась к нему Мария. — Ты станешь королем всей Франкии, когда умрет Хлотарь.

— А король Дагоберт? — прищурился Добрята. — А Хариберт? Он еще мал, но он тоже король.

— Они будут сидеть в Руане, как Хлотарь когда-то, — легкомысленно махнула ручкой Клотильда, не обращая внимания на обжигающие взгляды сестры. — Им останется пять городов, хватит на прокорм.

— А если вы обе родите по мальчику? — обнял жен за тонкие еще талии Добрята, в голове которого забили тревожные барабаны. — Что им достанется?

— Сыну Марии достанется Бургундия, а моему — Австразия, — брякнула Клотильда, а Мария в ужасе процедила сквозь зубы:

— Заткнись, дура, ради всего святого!

— Но ведь папа так ска… — растерянно ответила Клотильда и осеклась, увидев истинное лицо мужа. Добрята, размякший от ласк своих жен, снова стал тем самым человеком, что пустил под нож целый город. А девчонки, обмирая от ужаса, увидели в его глазах огонь пожарищ и смерть, что рука об руку шла рядом с молодым королем.

— Виттерих! — негромко сказал Добрята.

— Я тут, мой король! — немедленно отозвался тот и подскочил к господину, выбросив длинную щепку, которой ковырял между зубами.

Виттерих, герцог Лугдунума, патриций Прованса и магистр пехоты, стоял сзади в паре шагов и с неподдельным интересом слушал этот забавный разговор.

— Убить старого козла? — белозубо улыбнулся гот, сражая мужественной красотой королевских служанок, которые пялились на него, не слушая ни слова из его речей. — Я со всем удовольствием его прирежу, только скажи. Он меня давно бесит.

— Не нужно его резать… пока не нужно… — Добрята немигающим взглядом смотрел на своих жен, которые находились в полуобморочном состоянии, вспоминая о судьбе своих предшественниц, королев франков. Меровинги со своими женщинами не церемонились, и убивали их за куда меньшие прегрешения. Судьбы несчастных, которых раздавило бремя власти, мелькали перед глазами обеих королев, предрекая им самую страшную участь. Девушки вспоминали то, что случилось в Галлии за последние сто пятьдесят лет. То, о чем им рассказывал отец, готовя к новой жизни… То, от чего он хотел их уберечь…

Теодогильда — сгнила в монастырской келье, не видя солнечного света до самого конца. Она не испытывала особенной тяги к монашеству, но кто ее спрашивал.

Билихильда — забита насмерть собственным супругом, родным дядей их мужа, в припадке ярости.

Галесвинта — задушена по приказу короля Хильперика, отца Хлотаря II, который через девять дней женился на другой. Первая жена ему просто надоела.

Маркатруда — отравила сына соперницы, после чего была избита мужем до полусмерти и отправлена в монастырь, где немедленно умерла в расцвете лет. Видимо, ее доконали муки совести.

Фавлейба — родная бабушка их мужа, отравлена вместе с дедушкой за семейным обедом. Ей просто не повезло. Она оказалась не в том месте и не в то время.

Теодехильда — тетка их мужа. Убита вместе с детьми по приказу короля Теодориха, их собственного свекра.

Брунгильда — прабабка их супруга. Ее пытали три дня, а потом привязали к хвосту коня, разметав тело по камням.

Аудовера — первая жена короля Хильперика. Сослана в монастырь, где убита слугами Фредегонды, матери Хлотаря.

Базина — дочь Аудоверы, изнасилована теми же слугами и заперта в монастыре. Она так никогда и не вышла замуж, опозоренная навек.

Ригунта — изнасилована по приказу родной матери, Фредегонды. Умерла очень странной смертью в юном возрасте. Ходили слухи, что мать ее отравила.

Хлада — тетка Хлотаря II, сожжена заживо вместе с детьми…

Их муж, от которого они понесли по ребенку, предстал перед ними в истинном обличье. В обличье зверя, достойного своих славных предков, потомков Меровея.

— П-п-прости! — из огромных глаз Клотильды по пухлым щечкам покатились горошины слез, а ее губы мелко задрожали. — Я сказала глупость… я не подумала… Не-не-не… убивай… молю…

Добрята смотрел на них ледяным взглядом, вспоминая тот самый день…

* * *

Два года назад. Новгород. Словения.

— Нарекаю тебя Хильдебертом, — владыка Григорий в третий раз окунул Добряту в крестильный бассейн.

Баптистерий[36] церкви сегодня был почти пуст. Владыка Григорий, его светлость князь Самослав и Добрята. Это было единственным местом базилики, где могли находиться некрещеные. В сам храм князю ходу не было, это стало бы неслыханным кощунством. Добрята оделся в белые, до самой земли одежды, которые служили символом чистоты. Он прислушался к самому себе. Да вроде бы все, как обычно, ничего не поменялось, но он теперь самый настоящий христианин. Чудеса, да и только!

— Помни, сын мой, — напутствовал его владыка Григорий. — Ты теперь не только слуга господа нашего. Ты все еще верный слуга его светлости, князя Самослава. И твой долг христианина хранить верность своему господину.