— Давай! — орал он, срывая горло. — Рви его!

Правая рука Сигурда была свободна, и он огромной ладонью сдавил шею алаунта, грызущего его предплечье. Сдавил так, что хрустнул хрящ собачьего горла. Пес выкатил глаза и попробовал отпустить жертву, ставшую внезапно охотником, но было поздно. Его могучая шея смялась под рукой человека, словно шейка цыпленка, и тело пса было отброшено в сторону, как мусор. Второй пес, с упоением рвавший ногу Сигурда, умер еще быстрее, и дан, из ноги которого хлестала кровь, встал перед Бури-шадом, держа тела мертвых собак на вытянутых руках. Сигурд держал огромных псов легко, словно это были тушки убитых зайцев, но от потери крови его ощутимо покачивало. Степняки потрясенно замолчали, а потом заорали в восторге. Боги сегодня были на стороне ромеев.

Стефан менял повязки на ноге Сигурда. Багровая опухоль уже спала, а лихорадка приходила все реже, возвращая силы двужильному дану. Доместик обмывал Сигурда прохладной водой и поил, когда того трясло в горячке. Сейчас тот спал крепким сном, а значит, должен был скоро поправиться. Все императорское посольство не смело тронуться в путь, пока Сигурд Эйнарссон, Ужас Авар, снова не встанет на ноги.

— Ты зачем в такие споры влезаешь? — открыл, наконец, глаза Сигурд. — Я, дружище, без претензий, я же сам согласился. Пятнадцать солидов — хорошие деньги. Но ты ведь слабак, ты же в кочевье и года не протянешь.

— Понимаешь, — вздохнул Стефан. — У меня выбора не было. Один очень важный человек до сих пор сомневается, что я могу делать безумные ставки. Надо было его разубедить.

— Понятно! А я, пока валялся, новую вису сочинил, — стеснительно сказал Сигурд. — Послушаешь?

— Конечно, дружище, — вздохнул Стефан. — Куда же я денусь! Я теперь до конца своих дней готов твои висы слушать. Начинай!

Глава 17

В то же время. Массилия (в настоящее время — Марсель). Бургундия.

Новая столица Бургундии наилучшим образом отражала предпочтения нового короля. Ведь Массилия была портовым городом, связующим звеном всей Галлии с внешним миром. Сюда еще приходили суда из Империи и земель готов. Их стало куда меньше, чем даже полсотни лет назад, но старый порт, который перешагнул на вторую тысячу лет, все так же встречал корабли, как и при греках, и римлянах. Тут, как и везде, не осталось и малой части прежних жителей, а те, что все-таки остались, жили морем, и только морем. Они ловили рыбу, разгружали грузы в порту, нанимались на корабли и кормили моряков в харчевнях. Массилия уверенно теснила своего основного конкурента — Арелат[33], который из помпезного имперского города стремительно превращался в захолустную дыру, где несколько сотен жителей скучились в стенах старого цирка. Море понемногу уходило от этого города, и кораблям приходилось заходить вверх по Роне, чтобы встать на якорь. Потому-то Марсель, обладавший прекрасной гаванью, и процветал. Райский, по сравнению с Нориком и паннонской степью климат привел Добряту в полный восторг, и он осел здесь, в торговом сердце своего королевства. Осел не один. С ним поселились его жены, Мария и Клотильда, брак с которыми особенного удивления ни у кого не вызвал. Короли франков в среде бургундской знати считались людьми, которых в приличные дома приглашали крайне неохотно, а потому любое их преступление против законов божеских и человеческих воспринималось с поистине христианским смирением. Если тебя самого не грабят, то это уже счастье великое. Господь терпел, и нам велел. Диковатые и грубые Меровинги, жившие в своих лесных резиденциях, среди варваров-германцев, сильно отличались от римлян, которыми юг был заселен почти сплошь. Второй по численности диаспорой были иудеи, составлявшие в некоторых городах чуть ли не большинство населения. А вот франков тут не было совсем. Они наползали с севера, селясь обособленными хуторами, и старались не смешиваться с покоренным населением. Лишь германские имена, что стали появляться среди сенаторских семей, означали, что двум народам в будущем суждено перемешаться в единую общность. Это поистине райское место имело только один минус. Именно Марсель был теми воротами, через которые в земли франков проникала чума, принесенная кораблями из любого конца Средиземноморья. Каждые лет десять — пятнадцать новая хвороба убивала тысячи жителей, а потом уходила, удовлетворившись кровавой жертвой. Оспа тоже частенько захаживала сюда, превращая лица людей в уродливые маски. На улицах портового города редко можно было встретить человека, не отмеченного оспенными шрамами, а потому молодой король, который был в самом расцвете сил, вызвал массовое трепетание сердец у своих подданных женского пола. Его супруги тоже не были тронуты этой заразой, и щечки имели нежные и чистые, как у младенцев. Многочисленные няньки берегли их от жгучего солнца с детских лет, и теперь белоснежная кожа королев служила объектом самой лютой зависти и вожделения.

Девушки приняли свою судьбу спокойно. Пусть уж лучше второй женой будет родная сестра, чем какая-нибудь стерва, которая отравит твоего сына. В Бургундии такое уже случалось[34]. Варварские обычаи королей были вызваны насущной необходимостью — нуждой в наследниках. Еще свежа в памяти была смерть короля Бургундии Гунтрамна, который потерял своих детей молодыми. И король Орлеана Хариберт, еще один дядя Хлотаря, тоже не оставил сыновей. Он был женат на двух сестрах, одна из которых была монашкой. Всех троих отлучили за это от церкви, на что, в общем-то, счастливая семья наплевала с воистину философским спокойствием. И, как водилось среди Меровингов, раздел наследства бездетных королей плавно перетек в упоительную многолетнюю резню, которая совершенно разорила богатейшие земли Галлии.

Диковатые нравы германских вождей постепенно переплетались с римской утонченностью, давая иногда поразительные результаты. С одной стороны, вчерашние варвары вдруг стали фанатичными христианами, а с другой — римляне приняли ордалии[35] как судебную практику и смирились с многоженством своих повелителей. И даже епископы Галлии не стали порицать молодого короля, ведь среди его жен монашек не было. Молодая кипящая кровь и искренняя симпатия Добряты к собственным женам привели к закономерному результату. Мария и Клотильда забеременели сразу же, а вороватые слуги продали горячую новость, как только королевы перестали ронять женскую кровь. Во все концы Франкии поскакали гонцы, разнося по знатным домам эту весть. Ведь чрезмерное изобилие наследников становилось для подданных еще худшей бедой, чем их отсутствие. На эту весть накладывалось то, что король Дагоберт детей не имел, и это сделало ситуацию еще более взрывоопасной. Но Добрята пока не чуял тех перемен, что принесли его семейные дела в местную политику. Всеми этим вопросами занимался многоопытный тесть, позволяя наслаждаться жизнью любимым дочерям и зятю.

— Наш царственный супруг, —