Нападающий в сердцах пальнул еще разок наугад, снова дернул дверь – с таким же результатом.

– Антоша, – послышался шепот бабы Оли над самым ухом деда так неожиданно, что тот вздрогнул. – Что творится, а? Зачем они к нам пристали? Разве мы им что-то плохое сделали? Всю жизнь ведь здесь проработали, вместе и строили, и учили, и лечили… А теперь враги?

Отвлеченный атакой, дед не заметил, как старушка практически на четвереньках подползла к нему, прижалась влажной от слез щекой к плечу. Он поначалу нахмурился – мол, не до нежностей сейчас, – но потом разжал судорожно сжимавшие приклад пальцы и обнял супругу.

– Не рви себе душу, – мягко сказал он. – Мы везде чужаки. Такая у нас, видимо, доля. И здесь мы никогда своими не станем – и там, в России, никому не нужны. Не плачь, родная. Бери малыша и спускайтесь вниз. А я уж посижу здесь, вас покараулю.

– Антошенька! – снова залилась слезами старушка. Прильнула сильнее к мужу, но ослушаться его не посмела. Лишь прижалась крепко сухими губами к его небритой щеке, словно прощаясь. И отползла обратно к притихшему в углу соседскому мальчишке.

Почти одновременно вылетело стекло от удара булыжником в одной из комнат, и во входную дверь шарахнул топор, найденный, скорее всего, в хозяйском гараже. И еще раз, и еще, с хрустом и треском разламывая осиновые доски.

– Скорее, скорей! – громко зашипел Семеныч, вертя головой то в сторону начавшей поддаваться двери, то в сторону поспешно карабкающейся в подвал супруги. Подобрав подол и сидя на краю люка, та, приглушенно охая, нащупывала ногой ступеньку.

– Да шагай уже! – почти зарычал старик, чувствуя, что не успевает спрятать семейство. Обнаглевшим бандитам осталось совсем немного постараться, чтобы проникнуть в дом и застать в нем и женщину, и ребенка. Этого хозяин допустить не мог. Перекрестившись, он вскинул ружье и прицелился.

Стрелять надо. Но это означало бить в человека, пусть даже человеческого в нем не было ни капли. Руки задрожали, и ствол опустился сам собой…

Дед обернулся к лазу, в котором продолжала возиться пожилая женщина. Эх, не успеют… Стиснул зубы и уже решительно навел стволы в сторону входа. Взял пониже, чтобы по ногам попасть и не убить нечаянно.

Грянул выстрел, следом второй. Растревоженные пальбой и шумом окрестности огласил хриплый визг, переходящий в вой.

– Ай-и-и! Моя нога! Кровь! Это кровь! Он убил меня, а-а-а!

Семеныч обтер пот со лба. «Орет – значит живой!» – со странной радостью подумал он. Стал извлекать из двустволки стреляные гильзы, чтобы заменить их новыми. Покосился назад: уже спустив ребенка вниз, баба Оля высунулась из люка и изо всех сил тянула неподъемную крышку на себя. Отложив ружье, старик добрался до супруги на непослушных, затекших ногах, помог ей схорониться в собственноручно вырытом лет двадцать назад подземелье. Рядом стоял комод. Скользя потертыми носками по гладкому полу, мучаясь одышкой, старик сдвинул его в сторону, установив прямехонько над подвальным лазом. Может, не заметят? Вернулся на свою огневую позицию, достал второй патрон, снаряженный пулей, и пристроил его на свободное место в стволе. Рука уже не тряслась. На душе стало немного спокойней.

Атакующие снова принялись орудовать топором. Теперь уже не так нагло и рьяно, как раньше, а зайдя сбоку, аккуратно, чтоб не попасть под огонь сумасбродного дедка. Семенычу оставалось только ждать, когда измочаленная древесина сдастся и перестанет служить препятствием на пути к добыче.

«Вот и пришлось тебе на старости лет повоевать, старшина, – подумал про себя Семеныч. – Жаль только сил маловато осталось. Изловят ведь, окаянные, не дадут в бою помереть!»

Вскипела душа. Выпрямившись во весь рост, он оглядел построенный своими руками дом. Вздохнул и утер набежавшую невесть откуда слезу. Словно и не рвалась к нему смерть, подошел и погладил висевшую на стене семейную фотографию. Потом порылся в кармане, извлек оттуда коробок спичек и, так же не таясь, прошел на кухню. Решительно один за другим открыл вентили всех четырех конфорок плиты. Поморщился от запаха с шипением вырывающегося из них газа. «Помирать, так с музыкой! – решил дед, приготовив спички. – Хрен вам, а не Семеныч! С собой на тот свет хоть парочку, да прихвачу! Подвал крепкий: и взрыв, и пожар выдюжит. А в горящем доме пацана искать – не с руки вам будет, сволочи!»

Занятый приготовлениями, он не придал значения скрежету и лязгу, послышавшемуся с другой половины дома. А когда заметил врага, вынырнувшего совсем не с той стороны, откуда ждал, – малость опешил. Спичка в руках дрогнула и подломилась, не желая загораться. Он схватил вторую, но высечь искру так и не успел – коренастый бритый налетчик мощным ударом в челюсть отправил его в нокаут.

– Нужна вода и хлорка. А еще порошок стиральный или мыло, – сообщила Юлия, наводя порядок после операции. Деловито громыхая тазами и медицинской сталью, она уже казалась не гостьей, а скорее хозяйкой. Новиков перестал возиться с бинтами, обхватившими его талию широким белым корсетом, поднял голову.

– Юленька, оставьте весь этот мусор, пожалуйста! Я сам все помою… завтра… наверное.

Девушка отрицательно покачала головой и холодно возразила:

– Кровь засохнет. Потом возни с ней будет много.

Доктор не стал спорить – сил не осталось. На самом деле ему совсем не до того было: молодой организм штормило, клонило в сон, «в теле приятная гибкость образовалась», как выражался герой известного мультика.

Не вмешиваясь в беседу, мимо них к выходу протиснулся Злой, и что-то в его лице показалось Новикову не совсем обычным. Проследив за взглядом спецназовца, он оторопел – тот пялился на Юлю. Причем не просто глазел, а с выражением ребенка, заметившего на витрине новую игрушку, которую никогда не купят родители.

Такого от прожженного вояки Владимир не ожидал, хотя теперь, когда немного полегчало, и сам тайком наблюдал за нежданной гостьей. Была в ней странная привлекательность, ничем не объяснимая и тем самым пугающая. Никто из ребят не знал о девушке совершенно ничего – ни характера, ни привычек. И внешний вид у помощницы был еще тот – впору без грима жертву маньяка-садиста играть. При всем при этом с ней хотелось общаться, просто находиться рядом.

У Новикова в очередной раз перевернулось и сжалось сердце за грудиной, когда он вгляделся в ее синяки и ссадины. Какой надо было быть сволочью, чтобы так глумиться над человеком! Сколько всего пришлось несчастной девочке пережить – страшно даже представить… От подобных мыслей молодого человека передернуло – насилия над женщиной он не переносил и двумя руками был за возврат смертной казни для таких подонков.

Заметив, что девушка не подает вида, но периодически замирает, чтобы переждать боль, дать ей утихнуть, он вспомнил недавний разговор с майором о каком-то пациенте. Уж не Юлию ли он имел в виду, не ее ли надо было осмотреть и полечить? Те, кто держал ее в плену и довел до такого состояния, запросто могли нанести хрупкому женскому организму скрытые увечья, которые пока не проявлялись, но могли даже жизни угрожать.