У самого член снова наливается кровью, упираясь до боли в ширинку. Он хочет ее всю, прямо здесь, сейчас. Полина так сладко стонет в его губы, а он, спускаясь ниже, развязывая другой рукой завязки халата, добирается до груди, но плотные чашечки бюстгальтера не дают добраться до сосков. Полина помогает, отстегивая одну часть. Герман начинает их лизать, чувствуя привкус чего-то сладкого. Дуреет еще больше, когда понимает, что это молоко, вбирает сосок в рот, посасывая.

— Аааа….Герман…больно.

— Извини.

Сосет уже нежнее, а Полина ерзает попкой на столе, шире разводя ноги. Тянется к ширинке брюк, быстро расстегивая, освобождая член Германа. Скользит по толстому стволу рукой, сжимая, натирая головку пальцами.

— Не мучай меня, девочка.

Герман отрывается от груди, целует шею, губы, толкается Полине в руку. У него секса не было все это время, он готов излиться прямо в ее руки. Она сама направляет его в свое лоно, отодвигая мешающую ткань белья, толстая головка скользит легко, Полина истекает собственным соком. Герман притягивает ее на себя, слишком резко, врезаясь, заполняя собой, но не до конца.

— Такая горячая. Моя безумно горячая девочка. Как же я скучал.

Герман двигается еще глубже, он готов сорваться, но сдерживает себя, иначе кончит через несколько толчков. Полина целует его губы, аккуратно двигаясь навстречу, это ее первый секс после родов, она боится, что будет больно, но ей только невероятно хорошо.

— Герман, глубже… еще… ааааа…. да…да….ааааа.

— Дьявол, с ума меня сводишь.

Резкий толчок, он заполняет ее полностью, член пульсирует внутри, головка набухла до предела, Полина чувствует это. Откидывается назад, упираясь руками о стол позади себя, ее соски торчат, грудь сладко ноет. Герман делает несколько глубоких проникновения, видит, как ее грудь сочится молоком, начинает кончать, чувствуя, как девушка кончает вместе с ним. Дергается на его члене, кричит.

— Да, да….. аааа….. Герман…. кончаю…ааааа. Боже мой… аааа…даааа.

Он хрипит, по вискам и спине стекает пот, сердце выламывает грудную клетку. Герман изливается глубоко в кончающую киску Полины, тянет ее на себя, целует, кусая губы.

— Моя невероятная, моя любимая девочка. Люблю тебя. Люблю.

Он говорит ей прямо в губы, а Полина целует, царапая шею, прижимаясь плотнее.

— Скажи еще.

— Люблю, люблю.

— А я люблю тебя, такого, какой есть. Не смогла бы уйти.

— Тебе бы никто не дал уйти.

— Вот за это и люблю.

Внезапно раздается детский плач, Полина испуганно вздрагивает, пытается отстранить Германа, но тот крепко держит ее.

— Все хорошо, он всего лишь проснулся, не надо бояться, милая. Пойдем, ты приведешь себя в порядок, а я его успокою. Не думаешь, что надо нанять няню?

— Нет, не сейчас.

— Хорошо, я не хочу, чтоб ты уставала.

А через пятнадцать минут приведя себя в порядок, Полина наблюдала самую чудесную картину, которую только могла видеть, то, как Герман держал сына на руках, показывая ему в окне снежинки. Так было странно и трогательно видеть железного Германа, ледяную скалу Германа Брауна, мило воркующим с месячным сыном на руках. Сердце замерло от счастья и радости.

Она точно не сможет без него, без них. Жить и думать, как они там? Чем занимаются, с кем спят. Вот от этого сразу становилось нехорошо, ревность моментально колола острой иглой. Это ее мужчины и ничьи больше, так было и будет всегда несмотря на их прошлое. Сейчас, в настоящем они должны быть вместе.

Мужчина посмотрел на нее, улыбнулся, но потом снова стал серьезным.

— Ты расскажешь, как ты оказалась в том доме?

— Помнишь, ту девушку, что работала в отеле? Горничная, молоденькая блондинка, Елена, вы разговаривали с ней. Я встретила ее в клинике, когда пошла искать детскую палату, она выносила Сашу. Потом возник тот мужчина с акцентом, нас повезли в тот дом, дальше ты знаешь.

— Да, примерно знаю, — Герман задумался, все еще держа Сашу на руках.

— Я не могу понять, как Елена связана с тем Рустамом, но это была она, полная ненависти и злобы, а еще, я думаю, что на была под наркотиками.

— Я разберусь, не переживай.

— Ты все время говоришь мне не переживать, от этого я переживаю еще больше. Она была в доме, ты не знаешь, что с ней? Вдруг у нее опять что-то замкнет в голове, и она явиться снова.

— Хорошо, я все узнаю.

— Герман и еще.

— Да, милая.

— Где Влад?

— В городе.

— Он не хочет нас видеть?

— Он дурак.

— Надо вернуть этого дурака.

— Соболь, хватит! Остановись!

Влад не слышал, как ему кричали, продолжал наносить удары своему спарринг — партнеру. В голове только ровный гул и четкая установка, какая была всегда, — наносить удар за ударом, не раскрывая себя, не давая противнику опомниться и ответить.

— Соболь! Стой! Прекрати!

Его бесцеремонно оттаскивают за талию, тяжело дышит, трясет головой, стирает со лба бинтами, пропитанными в крови, пот. Стоит, слегка качаясь, смотрит, как около парнишки суетится народ.

— Да что с тобой? Это ведь не бой, а тренировка, ты мне угробишь всех бойцов.

— Хреновые бойцы у тебя.

— Какие есть. Влад, ты отличный боец, на тебе можно поднять кучу бабла, но скажи, тебе оно все зачем? Не из-за денег же ты здесь несколько недель?

Мужчина, стоявший рядом, смотрит на Влада, задрав вверх голову: небольшой, полноватый, но с добрыми глазами. Это тренер всей той братии, что обитает в этом нелегальном бойцовском клубе на окраине города. Утром и днем здесь тренировки, местная детвора, любители, те, кто считает себя профессионалами, а ночью бои без правил до крови, до переломанных костей, треснувших ребер, сломанных носов и разбитых голов.

— Деньги — это грязь.

— Ага, скажи это им, или ночью любому, — мужчина кивнул в сторону. — За эту грязь готовы калечить себя и других.

— Дураки.

— А ты умный? Что здесь делает такой умный, бывший чемпион Соболев Владислав?

— Да когда это было.

— Это было.

— И я дурак, но деньги мне не нужны. Извини, батя, пойду я, вечером буду. Сколько там на меня ставят?

— Немало.

— Сорвем куш.

Его улыбка больше походила на гримасу боли, еще раз посмотрел на своего нынешнего партнера, мужик очухался, тряс головой. Влад кивнул ему, но ничего не сказал, спрыгнул с ринга, надел толстовку на голое тело, подхватил сумку и покинул зал. Надо выспаться, вечером снова бой, так приятно слышать хруст костей у бойцов, до этого бивших себя в грудь, что порвут его на части. Ему даже шоу делать не надо, народ вокруг гудел и кричал, лишь увидев его.