Младший Маршан уже набрал воздуха, чтобы вежливо возразить ей, но она опередила его:

– Прошу вас, не старайтесь проявить вежливость. А лучше скажите мне, о чем вы сами предпочли бы поболтать, если б вам, а не мне предложили начать разговор.

– Ах! – Юноша выглядел пораженным и немного польщенным, на щеках у него проступил румянец, но он не спешил ретироваться. – Папа говорил мне, что мистер Филдинг – актер. Он действительно играет в театре?

– Вы все-таки пытаетесь быть учтивым? – спросила гостья, мягко поддразнивая его. – Неужели вам действительно хочется поговорить о том, что вызвало мое странное увлечение? Или вы стараетесь создать в разговоре атмосферу непринужденности, так же как и я? Если так, то вы замечательно искушены для столь молодого человека, вступающего в свет. Вам будет сопутствовать огромный успех в обществе. Дамы станут обожать вас.

Льюис покраснел как рак и уже открыл рот, собираясь сказать нечто уместное, но, очевидно, так и не смог ничего придумать. Его глаза ярко блестели, и через мгновение миссис Филдинг наконец поняла, что он отчаянно старается смотреть только на ее лицо, не позволяя своему взгляду мимолетно соскользнуть к ее шее или плечам, не говоря уже о соблазнительной зоне декольте.

Мистер Маршан прочистил горло, словно желая вступить в разговор, но тоже ничего не сказал.

Миссис Маршан прищурилась.

Кэролайн осознала, что молчание становится напряженным. Внезапный треск огня в камине прозвучал почти как взрыв.

– Да, он – актер, – сказала гостья более резко, чем хотела. – А вам нравится театр? Надеюсь, что на школьных занятиях вы изучаете драматургию?

– О да, – подтвердил Маршан-младший. – Но в основном, к сожалению, Шекспира. Ничего самого современного. Последние пьесы все очень… ну, некоторые из них просто возмутительны. О! Простите. Я не имел в виду то, что мистер Филдинг…

– Конечно, не имели, – охотно подхватила Кэролайн. – Полагаю, что в свое время пьесы Шекспира тоже считали возмутительными – по крайней мере, некоторые критики.

– Вы так думаете? – В глазах ее юного собеседника засветилась надежда. – Но они все кажутся исключительно… историческими! Надо полагать… заслуживают доверия… это же наша история и… мы должны ее знать.

Миссис Филдинг рассмеялась:

– Я полагаю, что наступит день, когда даже господина Ибсена назовут классиком и также сочтут заслуживающим доверия. – Она знала, что именно так сказал бы Джошуа. – И кстати, нам совершенно неизвестно, как в реальности творилась наша история, – мы знаем только то, что Шекспир поведал нам в своих драмах ради их успешного восприятия.

Льюис искренне удивился:

– Вы думаете, что там есть ложные описания? – Очевидно, эта мысль еще не приходила ему в голову. – По-моему, так не должно быть, верно? Может, в те времена некому было запретить пасквили и богохульство… – Он задумчиво нахмурился. – Только этого не было, конечно… я имею в виду в произведениях Шекспира. Может, все неточности тогда запрещались… либо какой-то цензурой, либо их устранили, потому что стало известно о таких ошибках, поэтому мы их больше не замечаем.

– По-моему, лучше сказать, что мы привыкли к ним и теперь верим, что все описанное в них правдиво, – возразила Кэролайн и тут же задумалась, не слишком ли смело высказалась – ведь она разговаривала почти с ребенком. – Но, возможно, вы правы, – добавила женщина, – в конечном счете каждый из нас достаточно сведущ, чтобы оценить талантливые произведения. – Она надеялась, что Джошуа простит ее за столь глупую уступку. – А что вы изучаете?

– «Юлия Цезаря», – мгновенно ответил Льюис.

– Чудесно! – откликнулась миссис Филдинг. – Моя любимая трагедия… Мне в ней нравится все, за исключением того, что практически все важные персонажи там – мужчины.

Молодой человек заметно удивился.

– А как вы относитесь к Гамлету? Вы могли бы оценить эту историю и, возможно, понять его. – Кэролайн не сомневалась, что ему известны основные сцены этой трагедии, если не вся пьеса. – И должно быть, особую жалость может вызвать судьба Офелии.

Льюис явно испугался, а потом смутился, и на какой-то миг ей показалось, что в его глазах мелькнуло презрительное отвращение, которое, впрочем, тут же пропало.

– О… да. – Юноша быстро отвел глаза и опять покраснел. – Конечно… – Он попытался сказать еще что-то, обходя тему, которая явно взволновала его.

Ральф Маршан слегка похлопал по ручке кресла.

– Возможно, понимание еще придет к вам, – легко заключила миссис Филдинг и повернулась к Хоуп: – Я слышала, что появилась новая политическая сатира, но сомневаюсь, что мне захочется ее посмотреть. Иногда они бывают так очевидны, что нет никакого смысла заострять на них внимание, а в иных суть настолько завуалирована или глубокомысленна, что я вообще не способна ничего понять.

Напряжение рассеялось. Еще несколько минут они беседовали на безопасные темы, а затем Льюис, выказав уважение гостье, извинился и покинул гостиную, перейдя в столовую.

Традиционные блюда на столе не поражали новизной, зато были великолепно приготовлены. Они вернули Кэролайн в то надежное прошлое, где царила общепринятая уверенность, где она знала все вопросы и ответы и не сомневалась в своем собственном положении. В последнее время миссис Филдинг постоянно попадала в ситуации, заставлявшие ее напряженно думать и взвешивать свои ответы. Казалось, половину жизни она теперь тратила на то, чтобы придумать нечто уместное, пытаясь естественным образом сохранить верность своим убеждениям, но при этом не выглядеть бесчувственной, старомодной особой, проявляя ту нетерпимость, что так презирали ее новые друзья. Хотя важнейшим для нее оставалось мнение Джошуа. Не разочаровала ли она его? Слишком добрый по натуре, он не обращал внимания на ее ошибки и не выражал никакого недовольства, если понимал бесполезность критики. От одной этой мысли у Кэролайн вдруг перехватило дыхание, и она поспешила присоединиться к разговору с Маршанами, чтобы подавить тревогу.

Хоуп рассуждала о цензуре. За нею с мрачным видом возвышался муж, напряженно прислушиваясь к ее словам.

– …и нам надо защитить невинных от этого духовного мрака, который так легко может нанести им непоправимый вред, – заключила она.

Духовный мрак? Кэролайн прослушала начало и теперь не понимала, что именно имелось в виду.

Слегка подавшись вперед, миссис Маршан наклонилась над столом, и ее расшитое жемчугом платье блеснуло в свете люстр.

– Моя дорогая, возьмем хотя бы, к примеру, ту пьесу, что мы все смотрели на днях вечером. Просто поразительно, что может стать приемлемым, если ее будут достаточно часто показывать публике! Есть идеи, которые мы с вами сочли бы ужасающими, поскольку они разрушают наши самые важные ценности, и, находясь среди доверенных друзей, мы можем открыто выразить наше возмущение тем, что они подвергают высмеиванию или осквернению. – На лице Хоуп отразилась озабоченная задумчивость. – И однако, если это делается остроумно и вызывает смех, то ощущение совершенно другое. Никто не желает показаться невосприимчивым к юмору, не желает быть напыщенным или старомодным. И мы все смеемся. Но стараемся не смотреть друг на друга. Неизвестно, кто может быть по-настоящему смущен или обижен. И рано или поздно мы привыкнем к этому и перестанем даже оскорбляться. Нам станет все труднее искренне высказать свое мнение. Мы будем чувствовать себя в странной изоляции, как будто гигантская волна общих мыслей отхлынула вдруг, оставив нас в духовном одиночестве.