— Мать Маши — так зовут твою сестру — умерла несколько лет назад, — бросил Воронцов.

Света щелкнула длинными пальцами с наманикюренными кроваво-красными ногтями.

— Почему же ты решил привезти сюда сестру только сейчас, если письмо было написано несколько лет назад? — ехидно поинтересовалась она. — Вдруг проснулись отцовские чувства? Или смерть Лени подтолкнула тебя?

— Я узнал об этом письме совсем недавно, два дня назад, — признался Воронцов. — Видишь ли, когда оно пришло, мы с тобой и Леней отдыхали на Бали, а почту поручили дедушке. Он взял письмо, прочитал и… забыл о нем. Последние годы отец страдал склерозом.

— Не в склерозе дело, — парировала Света так активно, что маленький комок слюны, вылетев из ее рта, попал на диван. — Он был более человечным и представлял, какую боль это принесет всем нам. Значит, ты отыскал письмо, когда ездил к нему домой?

Вадим Сергеевич опустил голову:

— Да.

— Понятно. — Света вскочила и, подойдя к отцу, пристально посмотрела ему в глаза. — Папа, а ты уверен, что она твоя дочь? По телевизору идут сотни передач, в которых якобы внебрачные дети претендуют на наследство родителей. Хорошо, что анализ ДНК расставляет все по своим местам. Вы сделали анализ ДНК?

— Маша сама настаивала на нем, — встрял Виталий. — За материал отвечал я, так что экспертиза была честной. Конверт в моей машине, можешь посмотреть. Принести?

Она покачала головой:

— Ну, хорошо, раз все так серьезно… Папа, веди ее сюда.

Вадим Сергеевич бросился к «Фольксвагену», как подросток. Многие в его возрасте позавидовали такой прыти.

Света тяжело вздохнула и взяла Виталия за руку.

— Я понимаю, он хочет ею заменить Леонида, — сказала она. — Только вряд ли получится. Леня был… — Она смахнула слезинку. — До сих пор не могу привыкнуть к прошедшему времени. Была мама, был дед, был Леня. И все они были уникальными. Таких больше нет и не будет.

— Каждый человек по-своему уникален, — философски заметил Громов. — Дядя и не пытается заполнить пустоту Машей. Он хочет ей помочь как порядочный человек.

Света надула губы и обязательно сказала бы какую-то колкость, но на пороге, радостный, как Дед Мороз, принесший подарки, возник Воронцов, держа под руку чернявую Машу.

На удивление Виталия, девушка выглядела как сама скромность. Румянец чуть тронул ее смуглые щеки, ресницы трепетали от волнения, взгляд выражал и радость, и неловкость одновременно.

— Знакомься, Светлана, — торжественно произнес Воронцов. — Это твоя сестра Маша. — Света попыталась выдавить улыбку, но у нее плохо получилось.

Маша подошла к ней и коснулась ее руки, которую та сразу отдернула.

— Я представляю, как тебе было неприятно узнать обо мне, — она старалась говорить мягко, задушевно, и Света понемногу начала таять:

— Я… — Ей было трудно говорить, но Маша крепко обняла ее и прошептала:

— Потом, все потом. Главное — мы встретились. У меня давно нет родных, и обрести семью… Даже не знаю, как лучше сказать. В общем, это очень важно.

— Да, я понимаю, — отозвалась Света совсем уже миролюбиво.

Вадим Сергеевич радостно потер ладони.

— Ребята, пойдемте за стол, — провозгласил он. — Гуля сегодня постаралась.

Девушки начали спускаться по лестнице. Виталий похлопал дядю по плечу:

— Видишь, все обошлось. Компанию за столом я, конечно, поддержу, но недолго. Дела.

Воронцов подмигнул:

— Дела частного детектива?

— Да, — ответил Громов, и не обманул. Он собирался навестить в больнице Николая, потом смотаться в онкоцентр, приехать домой и еще раз подумать над планом действий.

Блондинка, принимавшая лечение от рака, по его предположениям, должна быть где-то рядом. Он не понимал, почему она должна быть рядом, но, как бывший полицейский, чувствовал это. Она рядом, потому что ей что-то нужно от его семьи.

Что-то такое, чему мог помешать Леонид. Но что?

Станица Безымянная, 1944 год

— Ну, Серега, вот и добрались. — капитан НКВД Курилин, высокий лысоватый мужчина лет тридцати, выпрыгнул из кабины грузовика и, потянув носом, с сомнением оглядел скромный саманный домик с двумя окнами. — Нам сказали, что это сельсовет. Стало быть, нам сюда.

— Раз сказали, значит, так и есть, Алексей Павлович. — Совсем молоденький лейтенант, белесый, с такими светлыми бровями, что их было трудно сразу заметить на розоватом лице, спрыгнул за ним. — Как говорится, вперед. — Он размял затекшие руки и ноги. — Смотрите, товарищ капитан, красота-то какая. Горы будто нарисованные. Лес словно шерсть на спине медведя. А воздух какой!

— Тебя сюда прислали не природой любоваться, — буркнул Курилин, доставая из помятой пачки вонючую папиросу. «А жаль», — хотел сказать лейтенант, но промолчал. Они прошли, наступив на доски, когда-то крашенные зеленой краской, вероятно, оставшиеся от забора, и постучали в облупленную, с круглыми дырками от пуль дверь. Она сразу отворилась, будто их ждали. Сухонький старичок в серой нечистой телогрейке, угодливо улыбаясь, проводил их в просторную комнату:

— Проходите, товарищи. Садитесь.

Возле деревянного стола, покрытого льняной скатертью в пятнах, стояли два стула со спинками, и Сергей подумал, что это осталось в наследство от бежавших немцев.

— Бумагу и чернила, извините, не нашел, — старичок развел руками. — Все проклятые с собой утащили.

— А это и не требуется. — Капитан достал из видавшей виды папки из кожзама чистые листы, маленькую чернильницу и две ручки. — Мы свое с собой носим. Бойцы-то готовы к допросу?

Старичок снова угодливо закивал:

— Битый час в соседнем доме вас дожидаются. Волнуются. Вы с ними не очень, товарищ начальник, они у нас герои войны. Об их партизанских подвигах вся станица наслышана. Вообще наши собираются Семену Орлову, командиру ихнему, памятник в станице поставить. Многие одностаничники полегли на полях сражений, осталось всего пятеро, ты уж их пожалей. — Он загнул еще два узловатых пальца. — Нет, семеро осталось. Пятеро у нас, а двое, Боголепов и Куропаткин, говорят, у самого Кенигсберга воюют.

— Я, дед, со всеми по закону, — отозвался Алексей Павлович и, достав из нагрудного кармана папиросу и коробок спичек, закурил. — Давай первого. — Когда дед ушел, он положил перед лейтенантом чистый лист и ручку. — Серега, — начал капитан, — ты хотя и молодой, а начальство тебя уже жалует. Есть у тебя талант к нашей работе, видно невооруженным глазом. Один только недостаток, Воронцов, — молод больно. Но это дело поправимое. Правда, сейчас тебе молодость мешает. Вижу, жалко порой бывает обвиняемых. И это неправильно. Во-первых, время сейчас такое, что гадов недобитых, предателей невыявленных многое множество землю топчет. Во-вторых, невиновного мы не тронем, ибо закон превыше всего, так, погутарим и отпустим на все четыре стороны. Знаешь, для чего я все это говорю?