— Я же предупреждал — две минуты! — укоризненно сказал он. — А еще говорят, что полицейские — самые дисциплинированные люди.

— Уже ухожу. — Виталий встал, подмигнув Николаю: — Я буду приходить к тебе почти каждый день. — Он вышел из палаты, бросив на прощание врачу: — Насчет полицейских вас кто-то дезинформировал.

Доктор ничего не ответил, наверное, не оценил шутку.

Виталий, оказавшись в машине, решил, что на сегодня хватит визитов. Сейчас он поедет домой, примет душ и ляжет в постель, даже перекусывать не будет (от ночного перекуса детектив не мог отказаться и на предупреждения, что потолстеет, никак не реагировал). А завтра…

Завтра предстоит сделать многое. К дяде он не поедет, пусть лучше знакомится с дочкой один на один. А на кладбище к Леониду надо смотаться.

Он сильно скучал по брату и многое был готов отдать, чтобы его увидеть. Но, к сожалению, мертвые назад не возвращаются. А жаль.

Армавир, 1944 год

Мария Годлевская жила почти в центре Армавира, в бараке, возле только что начавшегося строиться дома.

Сергей по дороге к этой женщине смотрел по сторонам и думал, что немцы не пощадили этот город. Он был полностью разрушен варварскими бомбардировками, артиллерийскими и минометными обстрелами и даже теперь, избавившись от оккупантов, продемонстрировавших чудовищные зверства, выглядел притихшим и заброшенным.

Но если внимательно приглядеться, можно было увидеть, что жизнь постепенно вступала в свои права. Молодые парни и девушки, немногим моложе его, Сергея, с белозубыми улыбками, расчищали улицы, готовя место новостройкам, некоторые, не полностью разрушенные дома потихоньку восстанавливались, и это радовало юного лейтенанта.

Он искренне верил: великая страна восстановится за несколько лет. Смогла же промышленность перестроиться в начале войны! Еще немного — и все заработает, как когда-то, города, как птица Феникс, восстанут из пепла, и тогда народ снова начнет строить коммунизм.

Преданный партии до мозга костей, Воронцов свято верил, что коммунизм обязательно построят. Проклятая война нарушила планы правительства, чуть отодвинув время всеобщего равенства. Ох, какое это будет время!

— О чем задумался, братец? — Алексей Павлович толкнул его острым локтем. — О девушке, что ли?

Сергей помрачнел. Ни одна живая душа не знала о его горе. Галинка, его первая любовь, с которой они сидели за одной партой, которой он думал признаться в любви на выпускном, погибла в оккупации вместе с матерью и сестрой. Думая о ней, он давал клятву навсегда остаться верным ее памяти, никогда не жениться, потому что, по его мнению, никакая другая девушка не могла заменить любимую.

— Нет у меня девушки, — пробурчал недовольно Воронцов.

— Появится, — убежденно ответил капитан. — После войны парни в цене. Моя сестрица заявила, что пойдет за первого, кто посватается. Кстати, хочешь, познакомлю?

Сергей качнул головой:

— Не нужно. Я как-нибудь сам.

— Была бы честь оказана, — усмехнулся Алексей Павлович и посмотрел на деревянный указатель с табличкой: — Улица Ленина, дом восемь. То, что нам нужно, между прочим.

Водитель притормозил возле свежесколоченного барака, пахнувшего древесиной, и мужчины, поднявшись по ступенькам, постучали в некрашеную шершавую дверь, за которой раздавался детский плач и слышались недовольные мужские и женские голоса.

Дверь им открыла немолодая полная женщина. Пышные рыжие волосы выбивались из-под белой, в черный горошек, косынки, падали на лоб непослушными прядями, и она сдувала их, стараясь, чтобы они не закрывали глаза.

— Вы к кому? — поинтересовалась рыжеволосая, подбоченившись. — У нас вроде все на месте.

— Даже Мария Годлевская? — спросил Алексей Павлович, улыбнувшись.

— Даже она, — подтвердила дама. — А Машка вам зачем?

— Вы производите впечатление умной женщины, а держите нас на пороге, — усмехнулся капитан. — Дорогая, перед вами сотрудники НКВД, и посему позвольте нам пройти и, уж будьте так добры, проводите к комнате Годлевской.

Глаза женщины сверкнули.

Алексей Павлович порадовался произведенному эффекту. Их организацию до сих пор боялись — это хорошо.

Рыжеволосая, поманив их рукой, подвела к двери в конце коридора, наполненного разнообразными запахами и криками:

— Здесь она живет с дочкой.

— Дочка — это хорошо, — констатировал капитан и, очаровательно улыбнувшись даме, которая сразу исчезла, будто сдуло ветром, постучал в дверь: — Мария Годлевская, открывайте.

За дверью послышались торопливые шаги, раздался детский голос:

— Мама, кто это?

— Не знаю, доченька. — Слышимость в бараке была превосходной.

Воронцов слышал дыхание женщины за дверью:

— Кто вы?

— Откройте, НКВД, — пробурчал Алексей.

— НКВД? — Мария тщательно выговаривала буквы страшного слова, но дверь открыла, и мужчины вошли в чисто убранную комнатку с одним окошком, украшенным вышитыми занавесками. На панцирной кровати с высокими подушками сидела девочка лет девяти.

— Здравствуй, — сказал ей Алексей Павлович и погладил белые кудряшки. — Мы тут с твоей мамой немного поговорим, ты не возражаешь? А ты пока поиграй, лучше в коридоре. У тебя есть друзья?

Мария быстро накинула на девочку легкую кофточку.

— Сейчас к соседям отправлю, — сказала она торопливо. — К подружке Лидочке пойдешь, согласна? — Малышка закивала так быстро, что, казалось, маленькая белокурая головка слетит с тонкой, как былинка, шеи. Глядя на ее огромные глаза, окаймленные синевой, почти прозрачную кожу на вытянутом личике, молодой офицер почувствовал жалость.

Когда мать и дочь вышли в коридор, капитан бросил Воронцову:

— Присмотри за ними. Как бы не сбежали.

— Куда ей сбежать с дитем-то малым? — парировал Сергей.

Алексей Павлович сплюнул на деревянный пол:

— Тебе уже ее жалко. Это очень плохо при нашей работе, Сережа. Иди и смотри в оба.

Воронцов покорно вышел в коридор.

Подозреваемая Годлевская и не думала скрываться. Ее подруга, мать Лиды, ни о чем не спрашивая, впустила ребенка и плотно закрыла дверь.

— Я готова отвечать на ваши вопросы, — войдя в свою комнату, Мария уселась на стул, закинув ногу на ногу.

— А вы не догадываетесь, о чем пойдет речь? — поинтересовался лейтенант, и Алексей одобрительно кивнул: мол, давай раскручивай.