— Ты испугался? — полюбопытствовала я.

— Я? — подивился он вопросу, но признался с преувеличенным чистосердечием: — Нет. — И тут же усмехнулся, испортив весь пафос. — Но кое-где у меня основательно сжалось.

У меня медленно полезли бровки наверх в вопросительном порицании.

— В сердце, с сердце, а ты что подумала? — рассмеялся Башкирцев.

— А почему он побежал?

— Одна моя пуля попала в движок, когда я по нему палил, это уж потом эксперты выяснили. — Илья сделал несколько глотков чая, посмотрел на меня ставшим вдруг серьезным взглядом и внезапно ошарашил: — Почему ты так ушла от меня? Не поговорив, не дав мне возможности ответить? Устроив этот тайный развод? Почему?

Ну ничего себе переходик! Как из-за угла палкой по голове! От неожиданности я настолько оторопела, что не сразу сообразила, что надо отвечать, да и надо ли. Отвела от него глаза, попила чаю, давая себе время успокоиться, и от растерянности скорее всего, ответила, снова посмотрев на Илью:

— Я много раз пыталась с тобой поговорить, начинала разговор и даже настаивала. Но ты постоянно избегал его, может, и ненамеренно: то засыпал посреди беседы, то вдруг тебя осеняла какая-то мысль по делу, которым ты занимался, и ты уносился за свой стол, то просил: давай потом это обсудим — и так постоянно, пока обсуждать уже стало нечего.

Мы помолчали, глядя друг на друга, и он произнес голосом, полным печали:

— Да… — опустив глаза, тихо сказала я.

— Почему ты ушла, Кира? — спросил настойчиво Илья.

— Потому что находилась на шестнадцатом месте после твоей службы. Ты и твоя работа была, а меня как бы и не было. С моим появлением почти ничего и не изменилось. Как ты жил и был только для своей работы, так оставалось. Я честно понимала, за кого выхожу замуж, и отдавала себе отчет в том, какая у тебя работа, к тому же ты сам мне красочно расписал нерадостную перспективу быть твоей женой. Но ты, Илья, умудрился превзойти любые, даже самые мрачные предположения — тебя просто не было в нашей жизни вовсе. Я пыталась достучаться до тебя, может, надеялась выторговать хоть сколько-то времени этой твоей жизни и для себя, но… — я замолчала и усмехнулась невесело, — «не поговорили».

Помолчали, глядя друг на друга.

— Да, каждый сам звиздец своему счастью, — тихо сказал он.

— Немного грустно, — кивнула я и усмехнулась. — Чехов написал как-то в своем дневнике: «Он и она полюбили друг друга, поженились и были несчастливы».

— Я счастлив был, — возразил Чехову и мне Илья.

А я промолчала.

Он вдруг поднялся со стула, шагнул ко мне, ухватил двумя руками за предплечья, поднял и заглянул мне в глаза — а я так сглупила, так сглупила! — не удержалась, посмотрела в ответ и увидела там плавящееся золото волчьих глаз…

— Не смотри на меня так… — просипела я севшим в момент голосом.

А он только усмехнулся сводящей меня с ума улыбкой и все смотрел этими своими удивительными светящимися от желания желтыми волчьими глазами. Меня затрясло, и закипела кровь от подскочившей в момент температуры, и плавилась кожа от этой кипящей крови…

Так было всегда!

Так у нас всегда было — стоило ему посмотреть на меня своим особым взглядом, дотронуться с лаской или поцеловать — и мы пропадали друг в друге безвозвратно, загораясь сразу же.

— Вот так, — удовлетворенно произнес Башкирцев, увидев все, что хотел увидеть в моем взгляде, читая то же, что испытывал сам в этот момент, в моих глазах и повторил: — Вот так.

Нагнулся, придвинулся ближе и поцеловал.

И все пропало вокруг, как рухнуло в небытие или растворилось!

У меня зашумело в ушах, словно кто-то бил в огромные набатные барабаны, оповещая всех окрест о надвигающейся беде.

Я была сухой степной травой, а он стремительным, неудержимым, все поглощающим на своем пути, убийственным огнем, и эта неотвратимость нашего соединения, после которого может остаться только пепел пожарища, и его губительная неодолимая и завораживающая притягательность бросили нас друг к другу!

Мы истосковались друг по другу, истосковались наши души и наши тела до боли, до черной дыры!

Мы не могли напиться этого поцелуя и стонали обиженно, что всего мало, и растворялись друг в друге, мы попали внутрь воронки нашей неудержимости и неслись вдвоем в ее разрушительной круговерти — куда-то летела одежда, что-то гремело и падало вокруг, и непонятно каким образом мы оказались на диване… И когда он ворвался в меня, я впервые за все время без него почувствовала себя целой и наконец-то полной!

И по-настоящему единой!

И это оказалось так непереносимо прекрасно, так яростно и мощно, что я неслась за ним и не чувствовала, как слезы текут из глаз и высыхают прямо на висках от того невероятного градуса накала, в котором мы оба находились.

Он был со мной, во мне, вокруг меня, он был моей кровью и прорастал в мою кожу, и входил в меня, утверждая своей, и я стремилась навстречу, вбирая в себя и объявляя только своим — и это было так прекрасно, как только может быть прекрасно между мужчиной и женщиной.

А потом мы вознеслись и там где-то пропали окончательно… Вдвоем.

Я очнулась, словно пришла в сознание после того, как утонула, и, приподняв голову, шумно вдохнула и посмотрела вокруг ошалевшим взглядом.

— Тихо, тихо, — успокоил меня нежным голосом Илья и погладил по голове. — Ты чего?

И поцеловал тихонько в распухшие губы.

— Кажется, ты где-то была, — прошептал он, заговорщицки улыбнулся и снова нежно поцеловал меня в губы. — С возвращением.

И тут меня окатило, словно ошпарило изнутри, осознание того, что произошло и чем мы сейчас с ним занимались, и, оттолкнув мужчину от себя, я суетно и неуклюже подскочила с дивана, подхватила первую попавшуюся под руку вещь и прикрыла ею что могла. А смогла прикрыть я самое основное женское, но защитной вещью оказалась его белая футболка.

— Ты чего? — удивился необычайно Башкирцев, перекатился на бок и подпер голову рукой, наблюдая за моими прыжками и ужимками.

— Так, Илья, — строгим голосом оповестила я его. — Это ничего не меняет.

— Конечно, не меняет, — согласился он с некоторым удивлением. — Да и не могло ничего измениться. Мы только что убедились, что у нас все так же, как и было всегда: потрясающе. И мы с такой же силой, как и всегда, хотим друг друга. А то, пожалуй, и сильней.

— Я говорю совершенно о другом! — возмутилась я и даже притопнула от возмущения. — Это ничего не меняет в нашей жизни! Ты меня понял?