Выхожу из машины и направляюсь в самый конец тупика, к домус тропическими растениями и ухоженным газоном. Я не крадусь, не озираюсь ивообще не делаю ничего, что могло бы привлечь внимание. Иду не спеша, словноимею на это полное право. Останавливаюсь перед внушительными двустворчатымидверями. Что дальше?

Отступив на шаг, окидываю взглядом окна. Занавеси задернуты,шторы опущены. Прикусив губу, нажимаю нопку звонка, хоть и не представляю, чтоскажу, если мне откроют. Затаив дыхание, жду.

Проходит несколько минут, а из дома никто не показывается.Звоню еще раз — по-прежнему никакого ответа. Дергаю ручку — заперто. Обхожувокруг дома, вглядываюсь — не смотрит ли кто, — и проскальзываю в боковуюкалитку.

Стараюсь держаться поближе к дому. Краем глаза замечаюбассейн, экзотические растения и потрясающий вид на океан. Подхожу к раздвижнойстеклянной двери — она, конечно, тоже заперта.

Я уже готова смириться с неудачей и отправиться домой, каквдруг у меня в голове раздается голос: «Окно! Вон там, около раковины!» Иправда, окно чуть-чуть приоткрыто: достаточно только просунуть в щель пальцы иподнять раму до отказа.

Опершись руками о подоконник, забираюсь внутрь. Роковаячерта перейдена в тот миг, когда ноги касаются пола.

Не надо бы идти дальше. Все-таки нет у меня права здесьнаходиться. По-хорошему, следовало бы сейчас вылезти — и бегом к машине. Покаеще можно вернуться к себе, в привычный, безопасный дом. Но тихий голосок вголове не умолкает. Раз уж дело зашло так далеко, почему бы не выяснить, что икак?

Я осматриваю просторную пустую кухню, небольшую комнату сголыми стенами, столовую, где нет ни стола, ни стульев, и ванную, в которойимеется только маленький кусочек мыла и одно-единственное черное полотенце.Райли была права — дом как будто нежилой, прямо жуть берет. Ни личных вещей, нифотографий, ни книг. Только темный паркет, почти белые стены, пустые полки,холодильник, забитый бутылками со странной ярко-красной жидкостью — и ничегобольше.

В следующей комнате стоит телевизор с плоским экраном, окотором говорила Райли, удобное кресло, о котором она не рассказывала, ивысится стопка DVD-дисков с фильмами на иностранных языках — я даже названия немогу перевести. Останавливаюсь у лестницы. Пожалуй, нужно уходить, я уже виделадостаточно, — и все-таки нечто трудноопределимое гонит меня дальше.

Иду вверх по лестнице, держась рукой за перила и вздрагиваякаждый раз, как под ногой скрипят ступеньки — их жалобы кажутся пугающегромкими в пустом доме. Добравшись до площадки, натыкаюсь на ту самую дверь,которая остановила Райли — только в этот раз дверь не заперта, а наоборот,чуть-чуть приоткрыта.

Я осторожно приближаюсь к двери, призывая на помощь голосокв голове. Мне сейчас до зарезу нужен хороший совет. Но я ничего не слышу, кроместука собственного сердца. Толкаю дверь ладонью — и замираю на пороге. Передомной комната, обставленная так пышно и роскошно, словно она попала сюда прямоиз Версаля.

Сколько здесь всего, даже трудно сразу рассмотреть!Великолепные гобелены, старинные ковры, тяжелые шелковые портьеры, бархатнаякушетка, мраморный стол и груды фолиантов на нем. По стенам, между деревяннымипанелями и лепными украшениями под потолком, развешаны картины — и на всехизображен Деймен в костюмах разных эпох. На одном полотне он верхом на беломжеребце, с серебряной шпагой на боку и в том самом камзоле, в котором явился кнам на Хэллоуин.

Я подхожу ближе, ищу глазами дыру на плече — ту, о которойон сказал в шутку, что она осталась после артиллерийского залпа. Невероятно —вот она, дырка, прямо на картине. Я провожу по ней пальцем, словнозачарованная. Что это, розыгрыш? Мои пальцы соскальзывают ниже, к меднойтабличке с надписью:

«Деймен Августо Эспозито, май 1775».

Подхожу к соседней картине и с замирающим сердцем смотрю напортрет неулыбчивого Деймена, укутанного в строгий темный плащ, на синем фоне.На табличке под картиной значится:

«Деймен Августо, портрет работы Пабло Пикассо, 1902».

На следующей вихрятся густо нанесенные красочные мазки, иподпись:

«Деймен Эспозито. Винсент Ван Гог».

И так далее, все четыре стены — сплошь изображения Дейменакисти великих мастеров.

Я без сил оседаю на обтянутую бархатом кушетку. Ноги меня недержат, в глазах все расплывается, в голове крутится тысяча безумныхпредположений. Хватаю со стола первую попавшуюся книгу, раскрываю на титульномлисте и читаю:

«Деймену Августо Эспозито». И подпись — Вильям Шекспир.

Я роняю книгу на пол и тянусь за следующей. «Грозовойперевал, Деймену Августо», подпись — Эмили Бронте.

На всех книгах дарственные надписи — «Деймену АвгустоЭспозито», или «Деймену Августо», или просто «Деймену». И все подписаныавторами, умершими больше ста лет назад.

Я закрываю глаза и стараюсь справиться с дыханием. Сердценесется вскачь, руки дрожат, я повторяю про себя, что все это какая-то шутка,что у Деймена просто пунктик на почве истории, он коллекционирует антиквариатили подделывает картины. А может, это фамильные реликвии — остались отдлинной-длинной линии дедушек, прадедушек, пра-пра-дедушек и прочих предков,потому у них одинаковое имя, и все они необыкновенно похожи друг на друга.

Но стоит мне еще раз осмотреться вокруг, и по спине проходитхолодок. От правды не спрячешься: это не просто антиквариат и никакие непредки. Это личные вещи Деймена, дорогие сердцу, которые он собрал за долгиегоды.

С трудом встаю на ноги и, шатаясь, выхожу в коридор. Хочетсябежать прочь от этой ужасной комнаты, от этого мерзкого, вычурного,перегруженного вещами мавзолея, прочь из этого дома, похожего на склеп!Оказаться от него как можно дальше и никогда, ни за что не приходить сюдабольше.

Уже спустившись по лестнице, я вдруг слышу пронзительныйкрик, а вслед за ним — глухой протяжный стон. Даже не задумавшись, бросаюсь назвук, распахиваю дверь в конце коридора и вижу Деймена — на полу, в разорваннойодежде, на лице кровь, а под ним бьется и стонет Хейвен.

— Эвер!

Он вскакивает и оттаскивает меня назад, а я рвусь к подруге,отбиваюсь изо всех сил.

— Что ты с ней сделал?! — кричу я.

Хейвен побледнела, глаза у нее закатились, и я понимаю, чтонельзя терять ни минуты.

— Эвер, прекрати, пожалуйста.

Его голос звучит слишком ровно, слишком размеренно.

— Что ты с ней сделал?! — ору я, бью кулаками кудапопало, кусаюсь, царапаюсь, но где мне с ним справиться.

Деймен стоит, как скала, и держит меня одной рукой. От моихударов он даже не морщится.

— Эвер, пожалуйста, позволь, я объясню, — говоритон, уклоняясь от моих пинков.