чертовы бумаги. Как и Шарлотта, я думал только о тебе. Думал о том моменте, когда ты поймешь, что я не рыцарь в сверкающих доспехах. Знал, что это рано или поздно произойдет — в этом вся суть взросления. Но мне не хотелось ускорять события. Я лишь желал оставаться твоим героем столько, сколько это было возможно.

— Если важно лишь мнение Уиллоу, — сказал я, — как ты объяснишь ей, что делаешь? Ты собираешься врать, давая показания, говорить, что сделала бы аборт, это твоя позиция. Но Уиллоу может воспринять это как ужасающую правду.

По лицу Шарлотты заструились слезы.

— Она умная девочка и поймет, что не важно, каким это кажется с первого взгляда. Все равно она знает, что я люблю ее.

Опять тупиковая ситуация. Мой отказ подписать бумаги не означал, что Шарлотта не пойдет дальше без меня. Если я откажусь, противоречия между нами тоже ранят тебя. Но что, если прогнозы Шарлотты оправдаются и деньги, которые мы получим в качестве компенсации, перекроют наш ужасный поступок, чтобы их получить? Что, если благодаря этому иску ты сможешь получить адаптивные средства помощи, в которых нуждаешься, любую терапию, которую не покрывала страховка?

Если я и правда хотел того, что лучше для тебя, как я мог подписать бумаги?

Или не подписать?

Внезапно мне захотелось показать Шарлотте, что творится у меня внутри. Чтобы она ощутила тот же тошнотворный комок, который сжимался в животе каждый раз, когда я открывал бардачок и видел конверт. Он напоминал ящик Пандоры: Шарлотта открыла его, и оттуда явилось решение проблемы, которая, как мы прежде думали, не могла быть решена. Теперь не получится просто закрыть крышку: мы не сможем забыть то, что уже узнали.

Если честно, я хотел наказать ее за то, что она поставила меня в подобное положение, где не было ни черного, ни белого, лишь тысячи оттенков серого.

Она удивилась, когда я схватил ее и поцеловал. Сперва жена отпрянула, посмотрев на меня, потом прильнула, доверяя мне провести ее по головокружительному пути, по которому водил тысячи раз до этого.

— Я люблю тебя, — сказал я. — Веришь мне?

Шарлотта кивнула, и в этот момент я сжал в ладони ее волосы, запрокидывая голову и вдавливая в матрас.

— Шон, мне тяжело, — прошептала она.

Я накрыл ей рот ладонью, а второй рукой грубо стащил с нее пижамные штаны. Потом протолкнулся внутрь, хотя она сопротивлялась. Я видел, как она выгибает спину от удивления и, возможно, боли; ее глаза наполнились слезами.

— Не важно, каким это кажется, — прошептал я, возвращая ей слова, которые ударили словно хлыст. — Глубоко внутри ты знаешь, что я люблю тебя.

Я хотел задеть Шарлотту, а в итоге сам почувствовал себя полным мерзавцем. Тогда я слез с нее, натягивая на себя трусы. Шарлотта отвернулась, поджав ноги.

— Ты придурок, — всхлипнула она. — Ты чертов придурок!

Она была права. Я действительно вел себя низко. Иначе я не смог бы сделать того, что сделал потом: я дошел до машины и принес из бардачка документы. Просидел всю ночь в темноте кухни, глядя на них, будто слова могли превратиться в более подходящие. За каждую строку, отмеченную Марин Гейтс желтой стрелкой стикера для подписи, я выпивал по бокалу виски.

Я уснул за кухонным столом и проснулся до восхода солнца. Когда я прокрался в спальню, Шарлотта еще спала — свернулась на боку, как улитка. Скомканные простыни и одеяло лежали в ногах. Я нежно накрыл ее, как обычно делал с тобой, когда ты скидывала одеяло.

Подписанные документы я оставил на подушке рядом с Шарлоттой. Сверху скрепкой прикрепил записку. «Прости, — написал я. — Прости меня».

Затем я поехал на работу, все это время думая, кому было адресовано сообщение — Шарлотте, тебе или мне.

Амелия

Конец августа 2007 года

Давайте скажем прямо, мы жили в глубинке, и хотя мои родители считали, что дают мне огромный шанс в жизни (Почему? Потому что я знала, как пахнет трава? Потому что нам не нужно запирать дверь?), я мечтала о праве голоса, если зайдет речь о жилье. Ты представляешь, что значит не иметь кабельного модема, когда он есть даже у эскимосов? Или ездить за школьной одеждой в «Уолмарт», потому что ближайший торговый центр в полутора часах езды? В прошлом году на уроке обществознания мы проходили тему жестоких и необычных наказаний, и я написала целое сочинение на тему проживания там, где почти не было магазинов, и хотя все в классе полностью согласились со мной, я получила лишь четверку, потому что учитель причислял себя к зеленым хиппи, считавшим Бэнктон, Нью-Гэмпшир, лучшим местом на земле.

Но сегодня все планеты, наверное, сошлись в одной линии, потому что мама согласилась поехать в «Таргет» с тобой, Пайпер и Эммой.

Идея принадлежала Пайпер. До начала учебного года она время от времени устраивала шопинг «мама-дочка». Маму обычно приходилось уговаривать поехать с ними, так как у нас всегда не хватало денег. В итоге Пайпер покупала вещи для меня, а мама чувствовала себя виноватой и клялась, что больше никогда не поедет за покупками с Пайпер. «Подумаешь! Что в этом такого? — говорила Пайпер. — Мне нравится, когда девочки радуются». И правда, что в этом такого? Если Пайпер хотела пополнить мой гардероб, то я не стану лишать ее такого счастья.

Когда утром позвонила Пайпер, я сразу подумала, что мама ухватится за эту возможность. Ты опять выросла из пары туфель, хотя практически их не носила. Или носила по одной — левая в обуви, а правая в гипсе на несколько месяцев; но с «ортопедическими штанами», в которых ты ходила весной, обе твои ноги подросли на размер, а подошвы прежних туфель еще не стерлись. Шесть месяцев спустя, когда ты заново училась ходить, мама целую неделю не могла понять, почему ты морщилась каждый раз, когда пользовалась ходунками, чтобы дойти до ванной комнаты: болели не ноги, а просто давили кроссовки.

К моему удивлению, мама не захотела ехать. Она пребывала в странном настроении и чуть не подпрыгнула до потолка, когда я подошла к ней со спины, когда она пила кофе и читала юридические документы, которые казались неимоверно скучными, со словами вроде «фактически» или «кто бы то ни было». А когда позвонила Пайпер и я передала ей трубку, мама дважды уронила ее.

— Я не могу, — услышала я ее ответ Пайпер, — у меня есть кое-какие важные дела.

— Мам, ну пожалуйста, — заплясала я перед ней. — Обещаю, я