– А я новый директор, – Гавриил прищурился, ожидая почитания. Но, к его изумлению, молодец не повел и бровью.

– Новый начальник? – В его голосе звучало неподдельное удивление. – Первый раз слышу. А документик имеется?

Свечников протянул паспорт и предписание. Приказчик бегло просмотрел паспорт и уставился на казенную бумагу. Да, на ней действительно черным по белому было написано, что такой-то назначается директором Нерчинского рудника, стояли подписи и печати, но такие подписи и печати приказчик видел впервые.

– Да это фальшивка, милостивый государь! – крикнул он, багровея. – Как вы посмели явиться с ней сюда? Вы что, считаете всех идиотами?

– Фальшивка? – Свечников скрипнул зубами. – Да вы сами как смеете мне такое говорить? Мне дали этот документ известные люди…

– А я говорю вам, что ваши люди – мошенники. – Приказчик сплюнул. – Поэтому прошу вас покинуть нашу территорию.

Он, здоровенный, шире Гавриила в плечах раза в полтора, наступал на исхудавшего горного инженера, и тот, размахнувшись, попытался влепить нахалу пощечину. Но силы его были на исходе. Дюжий приказчик уложил его на землю одной левой и приказал сторожу гнать самозванца взашей. Когда Гавриил пришел в себя, он сжал кулаки, чувствуя налипшую грязь, и заплакал, как в далеком детстве.

Сердобольный сторож принес ему краюху хлеба и чай и, выслушав горестную повесть бедолаги, предложил поработать проходчиком в шахте за двадцать пять целковых в месяц. И Гавриил согласился, потому что за пять рублей до Петербурга еще никто не доезжал. Длинными сибирскими ночами, сидя в бараке и отгоняя звеневших комаров, Свечников старался убедить себя, что баронесса, женщина, которую он любил больше жизни, оказалась обычной мошенницей и выдала вместо предписания ею же и состряпанную «филькину грамоту», – и не мог. Вспоминая сочные губы Ольги, ее доброжелательную тонкую улыбку, Свечников шептал: «Неужели?» – и пламя свечи, сбитое его дыханием, колебалось, словно само не верило в это.

И лишь Ольга Зельдовна, получив сорок тысяч только от одного Свечникова – ей удалось обработать шесть таких же простофиль, – радовалась и продумывала новую аферу. Она не жалела мужчин. Она их ненавидела и знала, что это мошенничество сойдет ей с рук. Пусть обращаются в полицию, у нее там свой человек, которому не далее как вчера женщина отвалила хороший куш. Если ее и вызовут на свидание с теми, кого она облапошила, Ольга будет смотреть на них невинными глазами и все отрицать. Она – баронесса, относится к сливкам общества, а кто такие они? Кому поверят? А кроме того, господа, где расписки? Какой нормальный человек даст незнакомой женщине такие большие суммы? Да это полная клевета!

Ольга провела расческой по волосам, и ее черные глаза загорелись дьявольским огнем. Новая афера должна быть монументальнее этой. Уж она постарается.

Южноморск, наши дни

Морозов и Ротов сидели в кабинете и мирно пили чай с печеньем. Их коллеги, заходя к ним и наблюдая чаепитие, всегда смеялись, потому что, несмотря на общие интересы, вкусы друзей были совершенно разными. Сергей пил только зеленый чай, утверждая, что это источник витаминов и антиоксидантов, Ротов зеленый чай терпеть не мог, называл его недоразумением и предпочитал крепкий черный. Спортсмен Морозов ненавидел печенье с различными добавками и ароматизаторами наподобие вкуса топленого молока, с пеной у рта доказывая, что это канцерогены, сокращающие человеческую жизнь. Николай, напротив, смотреть не мог на галетное, сухое печенье, в изобилии поглощаемое его приятелем. На столах друзей стояли вазочки с разным печеньем, а в заварных чайничках поджидал разный чай.

Стоит ли говорить, что коллеги любили у них бывать! Оперативники могли удовлетворить любой вкус, хотя и не ставили перед собой таких целей.

– Борисыч что-то не приходит, – сказал Николай с набитым ртом, стараясь протолкнуть пищу глотком сладкого чая (в отличие от приятеля он клал в стакан не менее четырех ложек и не боялся заработать диабет). – Я думал, они с Костей быстро что-нибудь накопают.

– Быстрота нужна сам знаешь когда, – рассудительно ответил Морозов, смакуя сухое печенье. – Если забыл – напоминаю: при поносе и при ловле блох.

– Но я же не собираюсь их торопить. – Ротов с сожалением посмотрел под ноги, на крошки под столом (его девушка всегда ругала оперативника за неаккуратность). – Пусть работают.

– Работа не волк, в лес не убежит, – усмехнулся Морозов, и в это время дверь с шумом открылась, и Борисыч колобком вкатился в кабинет.

– От вас, может, и не убежит, – буркнул он и положил на стол Сергея исписанные листы. – А у меня не такие бездельники.

– Кого бездельниками называешь? – обиделся Николай. – Мы вчера до сумерек копали. И накопали, так ведь?

– Ну так. – Будкин подошел к столу Морозова, потому что разделял его вкусы, взял пустую кружку, всегда стоявшую «на всякий случай», налил в нее заварку, кипяток и ухватил двумя пальцами-сосисками галетное печенье.

– Если вы надеялись, что я вам сообщу кое-что интересное, то постараюсь вас не разочаровать, – торжественно объявил он. – Так вот, слушайте, ребятки. Обрывок документа оказался не старинным, а поддельным.

Несколько крошек упало на пол из открытого рта Николая.

– Что ты сказал? – прошептал он, бледнея.

– Я думал, ты меня услышал, – невозмутимо отозвался эксперт. – Но повторяю для тупых. Эта бумага была состарена искусственно. И бумага, и чернила. Да, в словах встречаются буквы, давно уже не употребляющиеся в русском языке. Но я уверен, если бы у вас был этот пресловутый дневник, какой-нибудь профессор филологии, лингвист, отыскал бы там кучу ошибок. Думаю, тот, кто подделал этот документ, рассчитывал на незнающих людей, вроде нашего краеведа.

Морозов подавился чаем и закашлялся. Ротов, бросив на него беглый взгляд, обратился к Борисычу:

– А как можно состарить бумагу?

– О, существует очень много способов. – Будкин усмехнулся. – С помощью микроволновки, молока, электроприборов и так далее. Но, ребята, вы поняли, для чего кому-то понадобилось это делать?

– Ты не в курсе, что в Ломоносове найден труп одной старушки – божьего одуванчика? – поинтересовался Николай. – Накануне смерти она продала дневник своей родственницы Ольги фон Шейн нашему покойному Илларионову. Кстати, старушку убили. Кто-то запытал ее до смерти.

Выпуклые глаза Борисыча, казалось, вообще вылезли из орбит от удивления.

– За что же? – осведомился он. – Она отказывалась говорить, кому продала дневник?

– Судя по всему, сказала, потому что Илларионова убили раньше, – отозвался Ротов. – У нас с Потаповым и коллегой из Ломоносова другое предположение: преступник каким-то образом узнал, что драгоценности у нее, и попытался выяснить, где она их прячет. Похоже, и тут старушка попробовала направить его по ложному следу: сказала, что положила их в гроб внучки. Он пришел на кладбище, разрыл могилу, покопался в гробу, но ничего не нашел.