Где рукавами течет, простирая широкие воды,

Висла, которой достичь с боем стремится тевтон.

Мы добрались до холма, где виден царственный замок,

Где поднимается ввысь Крока[390] надменной стеной.

Тут обложили кругом облака померкшее солнце,

20 Ветра порывы со всех вдруг зашумели сторон:

Ахеменийский Эвр[391] своротил бы ударами небо,

Если б навстречу ему Кавр[392] на конях не скакал;

Влажный Нот налету столкнулся с холодным Бореем,

Хляби разверзлись и вниз тяжким упали дождем.

Дрогнул небесный эфир, оробев от страшного грома,

Словно Юпитер прорвал трещину в небе огнем.

Тотчас смолкли в полях печальные писки пернатых —

Их заглушали, гудя, роща и гнущийся лес.

Лишь одиноко летал с недобрым карканьем ворон,

30 Видом и криком своим злые невзгоды суля:

То, взмахнувши крылом, меня в висок ударял он,

То, когтями задев, лик запрокинутый рвал.

Трижды испуганный конь припадал к земле своим телом,

Трижды, четырежды он, вкопанный словно, вставал,

Стряхивал тело мое, на хребте поникшее легком,

Вновь от города прочь быстрый свой бег обращал.

«Вышний отец, — я сказал, — если я заслужил твои стрелы,

Без промедленья сожги павшего молний огнем,

Или внезапный поток заставь умчать мое тело,

40 Чтобы в сарматских волнах стал я приманкой для рыб

Там, где и Трендул, и Ског, и Стад, и со Скандией рядом

То, чем известна она, — Коданский славный залив.

Слава, известность и честь и доблесть меня заставляют

С родины милой уйти в эти чужие края.

Если за это, отец, заслужил я небесные стрелы, —

Будь по воле твоей: брось мою тень за Коцит.

Если же сердцем ты был, сверкая, ко мне благосклонен, —

Ознаменован тобой, счастлив да будет мой путь!»

«Счастлив да будет мой путь», — повторил я, но ярое пламя

50 Отблеском многих огней мне ударяет в глаза.

Тут распростерлось без чувств надолго бессильное тело,

И в побелевшем лице краски не стало совсем.

Названный день для певца, вероятно, стал бы последним,

Если бы Феб, как всегда, помощь не подал ему.

«Феб, покровитель певцов! — явилась такая молитва, —

Милостив будь, облегчи горькую участь певца!

Я же, по воле твоей придя в восточные земли,

Петь и на лире играть буду во славу твою».

Вняв, снизошел он, обвив виски священные лавром,

60 Трижды, четырежды мне светлой кивнул головой.

«Встань! Да получат, — сказал, — твои члены прежнюю бодрость:

Родину ты с четырех должен прославить сторон —

Там, где с востока ее ограждает полная Висла,

Где охраняет рубеж с юга великий Дунай,

Там, где на западе Рейн ее зовется границей,

Там, где на севере к ней коданский род прилежит.

Всю серединную часть Германии в этих пределах

Фебовой песнею ты миру всему воспоешь.

Но не минуют тебя, о Цельтис, различные беды

70 На круговом твоем десятилетнем пути:

Лишь за большие труды приходит большая известность,

Где проливается пот — слава летит ему вслед!»

Молвил и сразу исчез, рассекая крыльями воздух;

С ним улетела толпа спутниц его Аонид.

Столько в пути пережив, въезжаю я с трепетом в город,

Пленником вскоре твоих став, Хазилина, очей.

Сердце омрачено каким-то плотным туманом,

Разум ослеп и собрать силы свои не спешит.

Только тобою одной, заключенною в сердце, он занят,

80 Ты в своей красоте вечно стоишь предо мной.

Как по тенистым лесам напрягают пернатые горло,

Если согреты они солнца весенним огнем,

Быстрым трепетом крыл встречают жданную радость,

И голоса голосам отклик в ответ подают, —

Так мои песни тебя призывают пламенной лирой,

Чтобы в объятьях твоих, милая, счастье найти.

Брось, беспощадная, взгляд, как весь я высох от страсти,

Как от огня твоего кости ослабли, взгляни!

Знай, что скоро мой дух изнуренные члены покинет,

90 Скоро причиной моей смерти тебя назовет.

Землю уже освещал однажды искоса Цинтий,

Полной сестрица его стала в двенадцатый раз,

С той поры, как лишь ты, жестокая, мною владеешь,

Нежное сердце мое муча жестоким огнем.

Феб ли взирает с небес или тянется темное время,

В этих страстях для меня меры и отдыха нет, —

Нить ли выпряли мне роковые сестры такую,

Что заставляет меня гибели ждать от любви,

Или же сердце мое всегда Эротовой мукой

100 Будет жестоко страдать в силу решения звезд.

4. К Бернарду Вилиску Роксолану, который был переводчиком между сочинителем и его милой

Доброй десницы твоей достигшее ныне посланье

Было написано мной возле пещеры в скале,

Где из долбленых пустот добытою каменной солью

Обогащает себя много сарматских вельмож.

Здесь я гостем живу у моих любезных знакомых,

И Хазилина, что мне жизни дороже, — со мной.

Если захочешь, я ей передам пожеланье здоровья,

Зная, что ты мне всегда — лучший, надежнейший друг.

Нравом и вкусами мы с тобой настолько похожи,

Будто врожденная нас соединила любовь.

Я без труда объясню причины нашей приязни,

И отчего так сильна эта взаимная связь.

Если моя душа клонилась в ночные утехи,

Ты не ленился мне быть спутником, милый Вилиск;

Если всходило на ум изучать певцов и ученых,

Ты начинанья мои в этом умел поддержать.

«Как хорошо раскрывать, — говорил ты, — славные книги,

Добрым занятьям отдав все свое время и труд».

Ты вдохновенных певцов изучаешь песни и знаешь,

Все, что достойным мужам следует в жизни читать.

20 Вежлив и весел всегда и в каждом слове разумен,

И в разговоре всегда к шутке любезной готов,

Часто ученых гостей веселишь ты щедрым обедом,

Чаще подарками ты любишь одаривать их.

Как