свои Алемания руки простерла,

И не сравнятся с тобой гесперийские девушки Рейна.

Вся ты цветешь красотой и, снимая с ног белоснежных

Обувь, походкою ты равняешься нимфам воздушным.

Радует глаз белизной твоя молочная кожа

10 С алым румянцем щек, твой каждый сустав удивляет

Прелестью редкой, и все красота украсила члены.

Брови черны у тебя, лоб открыт и белая шея,

Ясны, как звезды, глаза, а слегка припухшие губы

Жарче пламенных сот и слаще гиметтского меда.

Что я еще назову? Лицо и округлые члены

Всем говорят, что ты создана от семени бога,

Ты красотой богине равна, которой фригийский

Славный юный пастух вручил золотистый подарок.

Я в орошенном саду тебя недавно увидел,

20 Как ты в прозрачной воде купала прекрасное тело,

Превосходя красотой чистейшую деву Диану

И белоногих Харит, попирающих травы стопами.

Ласковым ухом стерпи, богиня, мои песнопенья,

Втайне, конечно, тебе приносящие много докуки;

Дух, который всегда тебя лишь одну вожделеет,

Светлая, не отвергай, приучи себя благосклонной

Быть к желаньям моим. Твое благородное имя

Я вознесу над эфиром в стихах. И не только сарматы

Будут знать о тебе, ты в других прославишься странах:

30 Там, где сияющий Феб, опускаясь, голову клонит,

Там, где стынет вода от жестоких скифских морозов.

Я не обычной для всех к тебе пылаю любовью,

В плоть ко мне глубоко проникло свирепое пламя,

В недрах моих угнездилось оно. Как огонь бесноватый

Летом бушует в полях, питаем порывами Эвра,

И, увлекаемый им, пожирает с треском солому,

А неустойчивый дым достигает вершины Олимпа, —

С яростью той же любовь огнем сжигает мне сердце,

Я не могу погасить ее могучее пламя,

40 Феб ли сиянье свое изливает с неба на землю,

Иль Волопас ледяной холодною правит Повозкой,

Стоит мне вспомнить твое лицо с приветливым видом,

Стоит представить тебя со мной, и в ласковом взоре

Смех, и в нежной красе потаенное жгучее пламя,

Стоит кудри твои и все белоснежное тело,

Нежные руки твои припомнить и белые плечи, —

Стон встает в душе, больная душа надрывает

Тяжкими вздохами грудь, и язык замирает, слабея,

Силясь с трудом говорить, и объятые холодом смерти

50 Бледные руки висят, потеряв последние силы.

Чаще, однако, ты видел ее свирепее всяких

Вепрей в щетине густой и бродящих у Каспия тигров,

Или такой, как волна, которая с громом прибоя,

Все сотрясая, бежит к встающим из вод Симплегадам.[401]

Все же теперь, овладев целиком моим сердцем, богиня,

Переменись и суровые дни опечаленной жизни

Преобрази, утолив в моем сердце жестокое пламя,

И, жесточайшая, мне воздай за такие невзгоды.

Если же нет, то я дух испущу, от любви обезумев,

60 Жизнь обнаженным мечом я тогда исторгну из тела,

И на гробнице моей твое напишется имя,

Ибо такие стихи сочинил я для смертного камня:

«Здесь от несчастной любви лежит погибший недавно

Цельтис, и в смерти его виновна одна Хазилина».

9. К Хазилине, в разлуке с нею, о том, кого и как надлежит любить философу

Первою ты мне была, Хазилина, причиной печали

Тем, что девичества цвет не был тобой сохранен.

Пять пятилетий уже мои прирожденные звезды

Мне отсчитали к тому самому зимнему дню,

Дню, когда Феб положил конец февральским календам

И к Ганимеду понес в небе свой пурпурный свет.

Ныне, безбожная, вновь мою любовь ты отвергла,

Ты допускаешь меня гибнуть от страсти к тебе.

Как беспощадно терзал Геркулесу пламенем члены

10 Плащ, который был Нессовой кровью покрыт,[402]

Сколь нестерпимою был охвачен к Дафне любовью

Феб, когда ей повелел вечные кудри носить, —

Так же ты губишь меня, отвергнув жар потаенный:

Я удален, а тебе милы святые мужи.

Средства надежнее нет к исцеленью любовных недугов,

Кроме как быть вдвоем, соприкасая тела:

Ибо как тягостный зной утоляется свежею влагой,

Лишь навестит Близнецов солнца сияющий круг, —

Так и в любви едва лишь уймется природная жажда —

20 Радостно чувствует дух, как ослабела тоска.

В том, что ты гонишь меня и свирепой мучишь любовью,

Из отошедших кому мог бы я бросить упрек?

Ты презираешь мои не в меру юные годы,

Тело, в котором пока крепости нет для любви

(Ибо как Марс дорожит окрепшими членами мужа,

Так и Венера во всех средние любит года);

Ты упрекаешь за то, что мешали мне страх и стыдливость

Ради Венеры творить первые пробы в любви;

В-третьих же, ты мне в вину вменяешь, что чаще досуги

30 Старым книгам я рад, а не тебе отдавать, —

И потому, что смешны для женщин ученые Музы,

Книги же мерзки любой девушке даже на вид,

Как это свойственно всем красавицам в варварских странах,

Ты не выносишь совсем, грубая женщина, книг.

Нет, не такою была у певца, известного миру,

Лесбия,[403] что и сама ладить умела стихи,

И не такою была у Назона красотка Коринна,[404]

Та, которой поэт мнимое имя нарек.

Многих знает мир и других благородных красавиц,

40 В ком вдохновенье нашли столько ученых мужей;

Схожую с ними и я отыщу, скитаясь по свету

Там, где земля широка у алеманских мужей.

Есть у ученых людей, признаюсь, другая забота:

Лагерь Венеры своей грязью Палладе претит, —

Ей милее всходить к светилам звездного неба,

Чтобы Юпитеру там вышнею спутницей быть,

А с высоты нисходя сквозь эфир на блещущих крыльях,

Хочет остаться она чуждой забавам земным

И никогда не грязнит сладострастною похотью члены,

50 Мерзкой заразой свое тело не станет пятнать.

Вышний Юпитер, и тот