class="v">Путь по поверхности вод морякам не укажет Повозка,

Страж Медвежий — и тот царства могил не блюдет.

Только мелькают в слепой глубине помраченные звезды,

Звезды, которым родить день никогда не дано.

О, я помню, какой сердечный испытывал трепет,

Как я подвешенный был крепко обвязан ремнем,

Как все тело мое окутали адской одеждой,

40 И на лице у меня выцвел румянец живой.

Так я витал в глубине посредине жизни и смерти,

В страхе погибнуть, как тот, коему спутник — Дедал,

Имя оставив свое роковому этому краю,

Чтобы любезный мой Ян новую «Цельтику» пел.

Впрочем, едва лишь опять я вернулся целым на воздух,

Вновь захотелось душе в эти пещеры сойти.

Все, что я видел внизу, расскажу я со временем людям,

Черного Тартара все казни для всех опишу.

Ты между тем прогони со лба Катонову хмурость,

50 Дух избавляй от забот сном, от печали — вином!

Наши желания лгут, обстоятельства нам изменяют,

Наши заботы смешны смерти, а жизнь — пустота.

Чаще хвали для меня Хазилинино тело и члены,

А кроме этого, Ян, я не прошу ни о чем.

7. К Хазилине, с укором за вероломство и непостоянство, а также о том, что скрытый огонь все более пылает

Место есть, со всех сторон за крепкой стеною,

На возвышении там камень наклонный стоит,

Узкою щелью в нем раскрывается малая дверца,

В ней, разделенный столбом, тесный зияет проход.

Вот куда моя страсть возносит беглые взоры,

Думая видом таким бремя забот облегчить!

Тщетно: больней и больней язвят меня тайные стрелы,

Все возрастают числом скрытые раны во мне.

Речью, рукою, ногой ты даешь мне явные знаки,

10 Страх и надежду своим изображаешь лицом,

Этим меня горячишь, а потом безнадежно бросаешь, —

Не такова ли, как ты, пища Тантала томит?

Ты, вероломная, нам обещаешь взаимную радость,

Но переменчива ты, словно евбейский Еврип,[398]

Словно весенней порой ненадежное раннее солнце, —

Нынче, как летом палит, завтра глядит, как зимой, —

Вот таково и сердце в груди у неверной подруги —

Может, желая, терзать и, ненавидя, любить.

Более тяжкой нельзя найти для смертных печали,

20 Чем продолжительный срок твердой надежды не знать!

Только сорву поцелуй, у тебя уж другая забота

В сердце, и снова тебе козни смыкают уста.

Ты как сообщнику мне свои открываешь измены,

Каждый день говоря, тот или этот с тобой.

Хочешь ты тайным меня сообщником сделать разврата,

Чтобы страдал я, узнав, с кем из любовников ты,

Ибо не я, а другой обласкан твоею любовью,

А между тем у меня помыслы лишь о тебе.

Знаю, как дурно вела ты себя в течение года,

30 Знаю и больше, о чем я не хочу говорить, —

Юноше быть надлежит осторожным с женскою честью

И не приписывать всем низких поступков одной.

Многие будут любить его бескорыстной любовью,

Если он может хранить втайне любовную связь.

Но как ты ловко моим играешь, жестокая, сердцем,

Зная, что тот, кто влюблен, легче дается в обман.

Смилуйся, я изнемог! Пожалей открывшего сердце!

Впрочем, об этом с тобой, Хаза, разумней молчать,

Ибо такие слова лишь учат хитростям женщин

40 И в недостойных страстях делают дерзкими их:

Кажется им, что любовь простит им любые проступки

И что словам их всегда будут вполне доверять.

Полно мой дух истязать в течение целого года,

Напоминая о том, в чем у влюбленного долг!

Впрочем, несчастья мои не смягчают твою беспощадность,

Ты — неуступчивей скал перед прибоем морским.

Мягче душою была в ледяных живущая Альпах

Вместе со стаей зверей дикая женщина гор.

Родственна, право, тебе земля с холодною грудью,

50 Что цепенеет в снегу прямо под осью небес,

Та, на которую вниз глядит от небесных Медведиц

Чуждый западных вод высокосводный Дракон,

Та, где свет дневной не успеет померкнуть в закате,

Как запрягает уже Цинтия рдяных коней.

Резвый Телец незнаком такому холодному небу,

Звездный не вскормлен Амур мерзлой твоею землей;

Рядом имея с собой безбрачных страну амазонок,

Дикая эта земля так же не терпит мужчин!

Впрочем, нет: о твоих наслажденьях ведомо миру,

60 Их разделяли с тобой часто большие мужи.

Неблагодарная, что ж за любовь мне ничем ты не платишь?

Что мне противишься в том, чем одаряешь других?

Вот уж глаза у меня источают нежданные слезы,

Словно дождем проливным мне орошают лицо:

Как разгорается Феб лучезарный в мире весеннем

И выжимает вокруг талые воды теплом,

И на Карпатских горах снега расплавляются солнцем,

И ускоряет напор Висла, раздувшись от вод, —

Так твое пламя во мне отделяет душу от тела,

70 Мягкой суровую грудь делает льстивый Амур.

Только ты, только ты разделить огонь мой не хочешь,

В сердце твое проникать стрелам моим не дано!

Эти я мысли когда обдумывал сердцем тревожным,

Бог Кларийский[399] ко мне молвил такие слова:

«Связанным быть берегись с такой искусной блудницей,

Игу ее не стремись шею свою подставлять!

Ибо, как в оные дни Цирцея[400] в западном море,

Тысячью видов она сможет тебя обернуть;

А как иссякнут все силы в твоем измученном теле,

80 И не останется средств, чтобы ее утолять, —

Прочь, осмеяв бедняка, она из уютной пещеры

Выгонит, чтобы взамен тех, кто богаче, принять».

8. К Хазилине, эпическое отступление

О, ты всех, Хазилина, других превыше красавиц

В этих холодных краях, где льется сарматская Висла,

И полноводно текут извивы волнистого Истра.

Нет подобной тебе среди Герцинского леса,

Там, где на север