Она вошла в редакцию и сразу немного успокоилась. Она всегдапочему-то успокаивалась, входя в эту дурацкую редакцию. Видимость стабильности,иллюзия деятельности, самообман... Отсюда в тридцать седьмом, прямо отсюдаувели Ирину Иванову, и все равно эта редакция кажется каким-то основательнымфундаментом, олицетворением надежности.

В большой комнате сидели шесть сотрудниц, женщины в основномНининого, то есть бальзаковского, возраста. В углу неизменно кипел чайник,«певец коммун». Все повернулись к Нине и уставились, как будто первый развидят.

– Ну что, девочки? – устало спросила она и прошла ксвоему столу. На нем, как обычно, восседала редакционная кошка НастасьяФилипповна. Нина села, гребешком быстро пролетела по волосам, притянула к себесвою долю верстки. Настасья Филипповна направилась было бодаться, но, увидевпапиросу, отвернулась с поднятым хвостом: не одобряла курильщиц. Все сотрудницыпродолжали глазеть на Нину.

– Ну, в чем дело, девчонки? – устало спросилаона. – Узнали что-нибудь? Ну, валяйте, выкладывайте!

– Вот актриса! – восторженно пискнула кудрявенькаяпростушечка Глаша Никоненко.

Все засмеялись. Нина обвела всех взглядом, на лицах какое-тодурацкое блаженство.

– Ты на самом деле ничего не знаешь? – спросила ТамараДорсалия; удивление, словно маска-недомерок, занимало только часть еезначительного лица.

– Так ведь можно человека до истерики довести! – вдругсорвалась Нина. – Мало ли что я знаю! Вы-то откуда все знаете?

– «Комсомолка» напечатала твои «Тучи в голубом» вместе снотами Саши Полкера, – сказала завредакцией Маша Толкунова, которая всегданазывала всех знаменитостей по имени, этак небрежно, словно приятелей. –Ты что же, мать моя, радио не слушаешь?

Тут все бросились к ней с лобзаниями. Оказывается, она насамом деле ничего не знает! Да ведь Шульженко уже поет! Уже повсюду только ислышишь «Тучи в голубом»! Вся страна уже поет, весь фронт! Ты же знаменитостьюстала, Нинка! Вот, посмотри! Ей сунули «Комсомолку». Там, в середине, подзаголовком «Секрет успеха» были три портрета: ее собственный, знаменитой певицыресторанного стиля Клавдии Шульженко, а также композитора Александра Полкера,веселого циника, бильярдиста и пижона. Далее следовали текст и ноты, а потомподборка писем «бойцов фронта и тружеников тыла», в которых восторженноговорилось о том, как новая песенка помогает им «бить немецкую гадину» и«ковать оружие для победы».

– Ой, девочки, да ведь вот сейчас как раз передают концертпо заявкам! – пищала Глаша. – Маша, ну, можно включить, а? Ну, ведьнаверняка же будут «Тучи в голубом»! Ой, Нинка, ну это же чудо! А кактанцевать-то под нее замечательно!

Включили радио. И впрямь сразу после хора Пятницкогообъявили, что по многочисленным заявкам передается песня Александра Полкера иНины Градовой «Тучи в голубом» в исполнении Клавдии Шульженко.

Зазвучал оркестр, мягкие, под сурдинку трубы, задумчивыйсаксофон, переливы рояля – Саша сам тут играл, будучи виртуозом джазовогопиано, потом вступил любимый всем народом низкий голос певицы.

Тучи в голубом

Напоминают тот дом и море,

Чайку за окном,

Тот вальс в миноре...

Третий день подряд

Сквозь тучи, от горизонта

«Юнкерсы» летят

К твердыням фронта.

Третий день подряд,

Глядя через прицел зенитки,

Вижу небесный ряд,

Как на открытке.

Тучи в голубом

Напоминают тот дом и море,

Чайку над окном,

Тот вальс в миноре...

«Юнкерс» не пролетит

К твоим глазам с той открытки,

Будет он сбит

Моей зениткой,

Тучи в голубом

Станцуют тот вальс в мажоре,

Встретимся мы с тобой

Над мирным морем.

Тучи в голубом,

Тучи в голубом...

Нина впервые слушала эту песню. Неделю или около того назадв Доме композиторов после чтения Сашка Полкер пристал: «Дай мне текст, ну чтотебе стоит!» Он требовал, чтобы она прямо сейчас, «не отходя от кассы»,написала ему текст или хотя бы «рыбу» сделала, потому что он через три днядолжен сдать новую песню – лирическую! – для фронта, а за это он будет весьвечер играть на рояле для всей компании. Они тогда всей компанией забрались вкакую-то отдаленную от общих мест гостиную с роялем, кто-то, оказывается,притащил несколько бутылок вина из старых запасов, получилось сборище совсем вдовоенном духе. Нина присела в углу, минут за двадцать «накатала» вот этоттекст и отдала Сашке, и тот сразу же стал наигрывать и мычать...

«Вальс в миноре», разумеется, превратился в «Вальс вмажоре», мотив и на самом деле получился заразительным, вполне «инфекционным»,можно сказать, «эпидемическим». Удлиненная вторая строка в каждом куплетерождала осторожный синкоп, и это, возможно, и делало песню не похожей на сотнидругих в этом же роде, возник некий загадочно-советский слоу-фокс, присутствиеже «юнкерсов» и зенитки придавало все-таки некоторый рисунок всей прочейголубой размазне. Ну и наконец, задушевная романтическая, советская fe fataleКлавдия Шульженко завершала победоносно этот удар по сентиментам измученнойстраны: преодолеем, пройдем, вернемся... Тучи в голубом все еще доступныкаждому, самому голодному, самому обреченному, раненому, даже умирающему...Умирающему, может быть, больше всего.

Все сотрудники смотрели на Нину. Она сидела на краешкестола, в одной руке у нее была дымящаяся папироса, другой она почему-тозакрывала глаза. Вдруг у нее задергалось горло. Она бросила папиросу и обеимируками попыталась прикрыть эту конвульсию, но горло дергалось, вырывалось изрук. Глаша Никоненко в полном изумлении смотрела на нее. Странные люди, тутрадоваться надо, прыгать до потолка, а она дергается.

Блестящая толпа военных в начищенных сапогах, сверкаяпуговицами и орденами, шагала по пустынным коридорам и залам БольшогоКремлевского дворца. Безупречный паркет отражал движение толпы, та в свою очередьвсеми своими сапогами, пуговицами и лысинами отражала мраморные панели ирельефы, а также сияющие люстры Кремля. Собранным с разных фронтов командирам,должно быть, трудно было себе представить, что где-то в России в конце зимы1942 года еще существует такая благодать.