Пришлось напомнить модельерше, что она занимается незаконным бизнесом. Соответственно, и налогов не платит. А это статья такая-то и такая-то, и так далее. Та переменилась в лице и, утратив выдержку, стала кричать, что она шьет сама для себя, и нет такого закона, чтобы платить налог с продажи подруге поношенного платья. Конечно, ответила Надежда Ивановна, если дело дойдет до суда, то хороший адвокат, может быть, это и докажет, но хороший адвокат стоит хороших денег, это одно, а другое, учтите, у вас будет судимость, и ваши подруги едва ли захотят после этого покупать у вас ваши наряды.

Портниха открыла рот, хотела было возмущаться дальше, но внезапно села в кресло возле кокетливого столика с позолоченными ножками, где стоял телефон, взяла трубку и стала набирать номер. Похоже, потенциального собеседника не оказалось на месте, и госпожа Павлова с размаху хлопнула трубкой по аппарату. И сказала, что ни на какие вопросы без адвоката отвечать не будет. Обычное дело. Надежда Ивановна сказала, что по закону может ее задержать на трое суток, но не будет этого делать, если госпожа Павлова искренне и без утайки расскажет о своих взаимоотношениях с госпожой Бристоль, которая подозревается в торговле награбленным добром. Та поджала губы и молчала. Но не долго. Через минуту открыла рот и сказала, что больше не может без толку терять время, и если они ее в чем-то подозревают, пусть вызывают по повестке.

Пришлось вручить повестку и ретироваться. Саша во все это время оставался невозмутим и не проронил ни слова. Когда они вышли из квартиры и стали спускаться по лестнице, Надежда Ивановна по этому поводу ему и попеняла. Мог бы, сердито сказала она, и подключиться. Он задумчиво на нее посмотрел и ответил:

— Лучше было бы, если б и ты язык попридержала.

— То есть?

— А вот то и есть, что сейчас госпожа Павлова звонит госпоже Бристоль и рассказывает, что ее подозревают в торговле награбленным добром. И что, ты думаешь, она будет делать? Тоньше надо было.

— Ох, умник! Тоньше! Вот и подключился бы, а то сидел, как истукан.

По дороге в околоток они еще долго препирались в машине.

Максим Павлодаев совершенно охладел к своей жене, и все ее обольстительные уловки, обычно приводившие к примирению, теперь работали на холостом ходу. В семье, как говорится, не было ни войны, ни мира. Наташа, ожидавшая грозной бури после своей поездки в Москву, с удивлением увидела в тот вечер, когда вернулась, совершенно спокойного мужа, полулежавшего, как всегда, после работы на белом диване с бутылкой пива в руках у телевизора. Он никак не отреагировал на ее оправдания, что, дескать, подруге надо было помочь и так далее, лишь заметил, что она мешает ему смотреть футбольный матч.

Максим в последнее время стал задумчив и, хоть работал в прежнем режиме, процесс, раньше словно бы дававший прилив сил, теперь оставлял его равнодушным и стал все чаще раздражать. Новая секретарша Лидочка, девушка с очень странным разрезом карих глаз (они шли к окончанию бровей под углом почти в сорок пять градусов), еще не привыкшая, часто путала документы, что приводило к еще большему раздражению. В голове происходила какая-то незаметная кропотливая работа по переоценке ценностей. Ему теперь казалось, что жизнь над ним посмеялась. Все то, к чему он так упорно стремился, преодолевая всевозможные трудности и отказывая себе в обычных человеческих радостях и даже малом досуге, казалось теперь воздушным шариком. Каким бы он не был красивым снаружи, внутри него спертый воздух, дышать которым больше не хотелось. Он перестал интересоваться даже футболом, к чему был неравнодушен с детства, перестал думать о жене и больше не размышлял, как с ней поступить. Приходя домой, он ее, конечно, видел, но как бы и не замечал, несмотря на ее настойчивые попытки увлечь его своей некогда лакомой плотью. И только одно его интересовало и слегка тревожило: куда подевались брат и Светка? Иной раз его тянуло позвонить Макарову, узнать, нет ли новостей, но всякий такой порыв исчезал сам по себе или тому случалась причина, вроде телефонного звонка или иного отвлекающего пустяка.

В один из вечеров, когда в густых августовских сумерках подходил к дому, увидел возле двери Ирину Романовну. Она поджидала его, чтобы вместе войти в парадную. Ему не очень хотелось с ней встречаться, но выбора не было. Они поздоровались, и когда поднимались по лестнице, Максим из вежливости спросил, как у соседки дела. Она слегка откашлялась, как обычно делала в суде перед тем, как объявить приговор, и сказала:

— Мои дела — это чужие дела. С утра до вечера ими и занимаюсь. А как ваши?

— Ну, — хмыкнул он не без раздражения, — у меня хоть и свое дело, да только лучше бы и его не было.

— Что так?

— Допекло меня все, — с искренней вдруг досадой ответил он, — ни к чему душа не лежит, — и тут же подумал: с чего вдруг вздумал исповедоваться?

Шедшая впереди Ирина Романовна приостановилась, повернула голову и сказала:

— Понимаю. У вас ситуация не простая. Мой вам совет: возьмите отпуск, поезжайте в экзотическую страну и увлекитесь какой-нибудь страстной мулаткой.

Ирина Романовна при этом сдержанно улыбнулась, а Максим хмыкнул и ответил:

— Рад бы, как говорится, в рай, да грехи не пускают. Вы ведь знаете, мне брата надо найти.

Тем временем они поднялись на второй этаж и остановились у квартиры Павлодаева. Он вынул ключи, а Ирина Романовна спросила:

— Выкуп больше не требуют?

— Нет, — лаконично ответил Максим и вставил ключ в замочную скважину.

— Если потребуют, мой вам совет, не платите. Если ваш брат до сих пор не нашелся, а прошел уже месяц, и повторного требования выкупа не было, это означает, что либо он исчез безвозвратно, либо сам объявится.

Максим повернул к ней голову, долго молчал, анализируя сказанное, а затем сказал:

— Может, зайдете, поговорим?

— Не сейчас. Я очень устала. Давайте завтра вечерком. И лучше вы ко мне зайдите.

— Хорошо. В котором часу?

— Лучше после девяти.

Когда Максим открыл дверь, сразу увидел Наташу, которая старательно водила шваброй по полу прихожей. Короткий халатик едва прикрывал роскошные ягодицы, а груди, колыхаясь в такт ее движениям, стремились выскользнуть из расстегнутого халата. Такую картину Максим наблюдал уже вторую неделю, но никак не реагировал, хотя раньше набрасывался на жену в прихожей и почти насиловал прямо на полу.

На этот раз Наталья Сергеевна намывала пол с чрезмерным усердием. Брызги летели из-под швабры веером, и светлые брюки Максима, пока он пересекал прихожую, украсились темными пятнами. Он недовольно покосился на супругу и заметил на ее раскрасневшемся лице знакомое выражение подступавшего гнева. Не отрываясь от швабры, она сердито буркнула:

— Ноги вытирай!

Он ничего не ответил и поспешил в кабинет. А Наташа тотчас же бросила швабру на пол и ушла ванную. Через несколько минут вышла оттуда при макияже и направилась в свою комнату, третью часть которой занимал ее гардероб. Одевшись в джинсы и яркую майку, она вышла из квартиры и поднялась на третий этаж. Позвонила в квартиру Ирины Романовны, но за дверью было тихо. Постояв в нетерпении еще пару минут, Наталья Сергеевна еще раз нетерпеливо надавила пуговку звонка, и услышала голос Ирина Романовны: