дойдет! Он кресло свое бережет. На остальное ему наплевать. Втолкуй такому, кто он есть. Пока сам не призадумается…

Гостенин положил руку на колено Николая.

— Не переживай!

— Нужно переживать! — резко ответил Николай. — Надо одно лишь: отмежевать важное от пустяшного. А у нас цепляются зато и это. Мы вот с тобой сколько толчем воду в ступе, а никак не договоримся. И невдомек, что нет нам выгоды абоим. Подумаешь, ты отстоишь полтыщи — я потеряю. А в жизни что изменится?.. Нет, Семеныч, торговаться надо в другом.

Алексей Семенович спохватился.

— Мы, кстати, с ценой окончательно не решили. На какой сумме остановимся?

Николай отрешенно посмотрел.

— Сдается, ты так ничего и не понял. А мне было показалось…

В летнице темнело быстро. По двору пролегли длинные вечерние тени.

«До ночи не управимся», — забеспокоился Гостенин.

— Пора точку ставить. Надоело, — и поочередно оглядел супругов.

«Вот как надо с вами, покруче. А то развезли…»

— Пора, значит, пора, — сказал Николай. — Двум хозяевам, что двум кобелям в одной будке, не ужиться. Покупать, конечно, будем.

— Мои условия те же, пять с половиной, — воспользовался благоприятным моментом Алексей Семенович.

— Договорились, — легко согласился Николай. — На той неделе доставлю тебе деньги.

«Как я и предполагал», — отметил про себя Гостенин, впрочем, не чувствуя большого удовлетворения.

— Пойду на боковую, завтра чуть свет бежать, — заторопился Николай.

Алексей Семенович, не желая оставаться с сестрой наедине, вышел следом.

— Может, телевизор посмотришь? — предложил Николай.

— Я, пожалуй, пройдусь, — отказался Гостенин.

Но — едва Николай зашел в хату, тотчас полез на крышу…

Он не мог ответить, что потянуло его туда: одно лишь желание посмотреть на пойму или что другое.

Волнистый гребень шифера раскололся под ногой, но Алексей Семенович, забыв осторожность, топтался возле трубы. Он снова видел совершенно иную картину…

Травы лежали сплошным ковром, как будто склонились друг к другу перед наступлением ночи. Граница луговых и запыревших трав отчетливо различалась. Луговые были темнее, казались почти матерчатыми, мягко-ворсистыми на ощупь. «Дикие» — наоборот, жесткими, медно-коричневатыми. Они зияли редкими плешинами. Стелющийся сумрак окутывал всё кругом, лишь участок пустоши был еще виден, долго вырисовывался тусклым пятном, как свет сквозь закопченное стекло.

Алексей Семенович не знал, что с ним творится. С горьким сожалением следил, как опускается ночь и теряются очертания низины. Что-то ранее неведомое входило в него. И дразняще медленно разгорались звезды.

«Все просто, — размышлял он. — У природы свой черед. И нет ей никакого дела до того, как прожил ты день минувший, с пользой или впустую».

Алексей Семенович отдавал себе отчет в том, что ему больше не ночевать в некогда родном доме. И не только потому, что не будет прямого повода — он сам станет искать любой предлог, чтобы избежать этого. Его ничто не связывает с миром, в котором он прожил около сорока лет. И если и тронуло его, задело ненароком, то мимолетно. Не такой он человек, чтобы всерьез призадуматься.

Свояк, конечно, по-своему прав. Но легко разглагольствовать об очевидном. Тем более становиться в позу: «Торговаться надо в другом».

Гостенин усмехнулся. Вроде и закваска в Кольке мужицкая, а туда же, витает черт-те где. Не-е-ет, с ним у него торг окончен. Не какой-нибудь там философский, а жизненный, реальный. Ничего, не обеднеет. Дом, как говорится, полная чаша: хозяйство, автомобиль. Не будь этого, не здорово хотелось бы еще чего-то.

И тут Алексей Семенович засомневался. Почувствовал, как выпало звено в его логически связанной цепочке. Характер человека не поставишь в зависимость от его жизненных условий. Это врожденное.

Алексей Семенович ощутил легкую зависть. Выходит, что суждено одному, не дано другому. И сразу разозлился, мысленно прикрикнув: «И чего им всем надо?»

Звезды обрисовали границы неба. Сколько их, ярких и блестящих, трепетно мерцающих или льющих ровный свет. Выше, ниже. Где густо, а где и мало. И будоражащий, пробирающий душу холодок…

Гостенин мучительно напрягал память, пытаясь вспомнить, когда он видел такое.

Давно, очень давно. Еще почти мальчишкой, получив диплом… Председатель заскочил перед ужином в его бригаду, поздравил бывшего заочника. Свой, а не залетный специалист.

Проводив Михалыча почти до самого хутора, Алексей возвращался обратно, любуясь ночным небом. И чудно ему было, что никогда раньше не замечал, какое это притягательное зрелище. А рука ныла после крепкого пожатия: «Жизнь, Леша — истое служение делу».

В сутолоке забот он забыл о напутствии председателя. Может быть, потому, что повседневные заботы, как он считал, и были его делом. Он прилежно исполнял все приказы. Решительно пресекал всякую самодеятельность. Холодно относился к любым предложениям, идущим вразрез с общепринятыми установками. И даже когда его пропесочили за слепое соблюдение тех самых установок, он не возмутился, не покаялся, считая это проявлением новой установки. Вскоре он уехал, легко согласясь с доводом, что не предначертано ему всю жизнь быть там, где родился. И на новом месте Алексей Семенович следовал своим принципам. И станет следовать дальше. Поздно перестраиваться. И незачем… «А вдруг придется?» — точит его червячок сомнения.

И Алексею Семеновичу вдруг стало одиноко под темным, безлунным небом.

«Надо было днем уезжать, — корил он себя, — на худой конец вечером. А меня черт попутал с этим Николаем».

Гостенин пытается вернуть себе прежнюю уверенность…

«Основное я выполнил. Во всяком случае, то, ради чего притащился сюда».

Осторожно склонившись над краем крыши, ищет ногой ступеньку…

В хате давно спали.

Алексею Семеновичу постелили возле двери, и он ее так и оставил открытой, вслушиваясь в стрекотание сверчков.

«Выполнил», — шепчет он, пытаясь уснуть.

Но сон не идет. Алексей Семенович ворочается, отгоняет непрошеные мысли…

«Видимо, неспроста Николай затеял разговор, — думает он. — Мы с ним люди несхожие. Хотя в целом делаем одно дело».

Гостенин встрепенулся.

«Конечно, одно. Но суть не в том. А в чем? В расхождении мнений? Это само собой…»

Вздохнув, он садится, видит стену сарая, высокое дерево в соседском дворе, за ветви которого словно зацепилась лучистая звезда. И тут же по ассоциации вспоминает слова Михалыча…

«Так вот в чем соль, — поражается Алексей Семенович догадке. — Не просто дело, а сам подход к нему. Отсюда всё…»

Гостенин вне себя. Через столько-то лет постиг он нехитрый житейский смысл.

Алексей Семенович как можно громче скрипит дверью, выходит. Что, если Николай услышит? Поговорить бы с ним откровенно, по-родственному. Но захочет ли? Всё наболевшее он и так высказал.

Кусочек неба над головой, многоярусный слой звезд…

Между ними и землей — плотная ночная тьма. Все деяния рук человеческих сокрыты ею.

Какое-то мгновение Алексею Семеновичу хочется, чтобы никогда не