наступил рассвет. Но только мгновение. Он закрывает дверь, ложится. Укутавшись в одеяло, засыпает. И ясно вдруг видит пляшущих людей… Образовав большой круг, несутся мужчины и женщины, неразборчиво крича. Николай, наблюдая за ними, что-то хрипловато говорит. Алексей Семенович заклинает его остановить немыслимый шабаш. «Нехай резвятся, — смеется Николай, — это же… — и протягивает руку. — Давай и ты к ним». — «Нет», — отшатывается Алексей Семенович и прячет голову под одеяло.

Проснулся он весь в поту. Было уже светло. В соседней комнате, позевывая, убиралась Анна. Во дворе гремел рукомойником Николай.

Гостенин с замиранием сердца ждал, когда он войдет. Но Николай сразу ушел.

Захватив портфель в одну руку, плащ в другую, Алексей Семенович попрощался с опешившей сестрой. До самой околицы ему никто не встретился. Лишь обогнал старенький грузовик, оставив рубчатый след на прибитой росой пыли. Гостенин облегченно вздохнул. Вот оно, шоссе, рукой подать. Попуткой на станцию — и домой. Там его никто ни в чем не обвинит. Никто не скажет, что он…

«Да и кто скажет, кто?» — выпрямил спину Алексей Семенович.

Он не видел, как из-за рощи, разливаясь всюду красными волнами, поднимается солнце. Холодные лучи стрелами пересекли дорогу.

Алексей Семенович оглянулся, закрыл глаза.

Бежать было бессмысленно. То, чего так боялся, настигло его… И крепкие ноги подкосились, когда он услыхал в себе хлесткое, как приговор: «Эх, дурак!»

1983

Гангрена

1

Теперь Корней не спал ни ночью, ни днем… Тяжелые предчувствия не давали покоя, и чем больше пытались обнадежить врачи, тем больше одолевала тревога.

Единственная радость появилась, когда перевели на освободившуюся койку возле окна и он не стал видеть соседей по палате. Ни к чему они были Корнею Семеновичу. Закинув руки за голову, подолгу не сводил глаз с широкого с двойными стеклами окна. Оно выходило в больничный парк, пышущий осенним разноцветьем. Но Корней видел лишь крону невысокого каштана. Желто-пушистых листьев на дереве становилось все меньше. Старик загадал: когда слетит последний листик, он умрет. И Корней молил Бога, чтобы не было сильного ветра и не ударил мороз.

Ветер дул пока слабый, дни после дождей в начале октября установились погожие. Корней Семенович бодрился, замечая пролетающую за окном паутину. Она переливалась всеми цветами, и старик опасался, чтобы какая птица случайно не оборвала эту стромкую, живую нить…

С того места, где жили сыновья Корнея, попасть в областной город — целое дело. Раньше, когда до райцентра ходили «Ракеты», было проще, главное — на пристань попасть. Дальше по Дону куда угодно доберешься.

Но пристань давно переоборудовали под бар, причал по дощечке растащили досужие станичники. Автобус, колесивший по району, стал делать не две, как обычно, а лишь одну ходку. Да и то не всегда заворачивал с трассы в отдаленные, как и хутор Корнея, селения.

Старший сын Семен жил с отцом, выстроив рядом со старой хатой добротный особняк. Младший Борис ютился на краю хутора в дощатой халупе, сдав дачникам свой дом.

Борис смиренно переносил неудобства, а пуще всего упреки жены.

Ругала она Бориса и в это утро, когда он поднялся ни свет ни заря, чтобы идти к брату.

Бориса пробирала знобящая дрожь. Соображая, где бы похмелиться, привычно огрызался:

— Не гунди, и так мутит.

Дачники еще спали. На веранде Борис нашел после вечернего застолья остатки жидкости в плоской бутылке, хлебнул из горлышка.

Одет он был в мятые вылинявшие брюки, легкую навыпуск шведку. Чтобы лишний раз не маячить перед женой, сдернул с гвоздика пиджак квартиранта.

— Нихай скажут спасибо за мою доброту, — с вызовом погрозил он пальцем.

По пьянке он хорохорился перед дачниками, намекая на свои права хозяина.

Второй год Борис нигде не работал. Жена нанималась на сезон в какое-то мудреное АО, помогала скупать овощи у селян. Борису не нравилось ее занятие. Городские «фирмачи» были нагловато-высокомерные, не стесняясь приударяли за женщинами. Супруга в ответ сама пилила мужа, дескать, шел бы помогать брату; как никак первый фермер на всю округу. Борис не без злорадства ухмылялся: «Погоди, Сёмка обанкротится, мигом с „волги“ на лисапед пересядет».

Борис вспомнил уже на улице. Кажется, третьего дня, когда братья договаривались съездить проведать отца, Семен жаловался на двигатель… Может и права жёнка? Чего переться в такую рань, если машина не на ходу.

Сырой утренний воздух слегка пах цвелью. На другой стороне улицы разгорался оставленный с вечера костер. Косматый клубок еще низкого солнца разматывал свою нескончаемую красно-желтую пряжу.

Среди поредевшей листвы совсем близко виднелся став; за ним горбилась корявая грунтовая дорога. По ней-то и мчался юркий УАЗик, прыгая на кочках.

Пока Борис в раздумье докуривал папиросу, УАЗ уже тормозил. Семен, открыв дверцу, нетерпеливо пригласил брата.

— Такси к самому порогу подал! — Борис не без удовольствия плюхнулся на заднее сидение, задел плоский «дипломат». — Со своей канцелярией и спишь в обнимку?

— Куда без нее, — буркнул Семен. — Заодно и бате книжицу почитать прихватил.

В зеркальце над лобовым стеклом отражались его короткие рыжеватые брови, серые утомленные глаза.

— Да-а, незадача с батей, — сказал лишь бы что сказать Борис.

УАЗик, выскочив на шоссе, долго не мог обогнать петляющий грузовик.

— Сволочь, — погрозил водителю Семен. — С утра уже надрался.

Борис, уловив намек, отодвинулся на самый краешек сидения. Праведный какой. В выходной сам Бог велел… На всякий случай пошарил по карманам чужого пиджака. Нашел пустой коробок спичек да огрызок карандаша. Сердито сопя, вытянулся на сидении, положив под голову свернутый пиджак.

— Ты особо не располагайся, — заметил Семен и кивнул на незнакомого Борису водителя. — Добрый человек нас до переправы подвезет, а там как уж получится.

— Получится, — зевнул Борис. — На пароме всякого транспорту полно, кроме бабы-яги с метлой.

Жалея о забытой кепке, закрылся рукавом пиджака. Почему-то подумалось, что ему давно не снились хорошие сны. Такие, как в детстве или в первые годы после женитьбы… Хорошее было время. Он так и жил бы с родителями, кабы не Сёмка со своей стройкой. А уж когда брательник отгрохал по хуторским меркам дворец, пришлось и Борису подыскивать новое пристанище. В те времена деньги что-то стоили. Прикинув, Борис не сдержался от едкой усмешки. Получается, сейчас пузырек водки стоит столько же, сколько тогда дом с хорошим участком… Усадьбу он приобрел ради форсу: мол, и я не лыком шит. Года два Борис приводил ее в порядок, доставая дефицитные материалы, благо должность завхоза позволяла. На том и погорел…

Стало подташнивать. Борис, зная чем это обернется, беспокойно затронул Семена.

— Найдется тебе