Во второй половине дня мы пристали в Оран. Воздух дышал жаром и пылью, а мне казалось — как красиво и страшно вокруг. Работая в книжном магазине Dutton's, я рьяно изучал путеводители Baedecker, в одном из которых упоминалось место Экмюль / Eckmuhl-Noiseux, куда я незамедлительно хотел отправиться на трамвае.

На открытом трамвае мы протряслись через весь город, словно напитанный солнечным светом, к пригородам. В листве деревьев над нашими головами и в тростниковых зарослях, растущих на склонах оврагов, шумно пели цикады. Мы вышли в Экмюле только потому, что это оказалась конечная остановка. Солнце было раскалено добела, люди, видимо, спали, потому что никого не было видно. Мы вернулись на том же трамвае в центр города, где пересели на другой, направлявшийся в Мерс-эль-Кебир. Здесь тоже шумели цикады, а дикие скалы отражали и обостряли солнечные лучи, и когда задул ветер, у меня возникло чувство, что голову закутали в шарф. В крепости алжирский солдат неожиданно направил на нас винтовку и закричал: Halte! / «Стой!» Потом он приказал нам развернуться и двигаться вперёд, сказав, что он не спустит нас с прицела, пока мы не доберёмся до дороги. «Хорошо, что мы жить будем не в этой стране!» — заметил Аарон. «В Марокко ещё большая дичь», — ответил ему я, потому что прислушивался к разговорам французов на борту Imerethie II.

На следующий день мы причалили в Сеуте. У нас было так много багажа, что пришлось нанять небольшой отряд носильщиков, чтобы всё унести. Мы сели на веранде кафе на центральной площади и наблюдали толкотню народа на улице. У меня было такое чувство, что где-то, где мы не видим, происходит что-то грандиозно увлекательное, и туда все дружно ломанулись. Ни Аарон, ни я до этого не сталкивались с испанцами. Вскоре Аарон покачал головой и произнёс: «Они примерно как итальянцы, только сбрендившие». За четыре месяца до этого Альфонсо XIII изгнали из страны, и, вполне возможно, что возбуждение и общее состояние эйфории наблюдалось во всей Испании в годы республики.

Мы сели в вагон узкоколейки, и паровоз потянул нас вдоль побережья на юг. В Тетуане это чувство общей неразберихи и сумасшествия ощущалось вдвое сильнее. Марокканцы вели себя ещё более возбуждённо и шумно. Они о чём-то горячо спорили, и эти споры часто заканчивались рукоприкладством. Мы сидели и смотрели, как прибывали и уезжали диковинно выглядевшие старые автобусы. С крыш их выгружали кур и баранов, снимали мешки и сундуки.

Казалось, что каждый из марокканцев исполняет роль в какой-то гигантской драме, они скандалили не только с окружающими, но и с незримой публикой (которой не было, так как на них обращали внимание только мы с Аароном). Марокканец вставал перед этими невидимыми зрителями и демонстрировал гримасы, выражающие отчаяние, возмущение, недоверие, а также целый ряд более тонких состояний ума. «Дурдом, настоящий дурдом!» — заявил Аарон. «В любом случае, театральное представление без начала и конца», — не без удовольствия ответил я. Ещё пока мы не добрались до Танжера, я понял, что никогда не устану наблюдать, как марокканцы исполняют свои роли.

Рекомендованный нам Гертрудой Стайн отель Villa de France был до отказа забит отдыхающими. Таксист отвёз нас в новый отель Minzah, построенный в конце 1920-х гг. и даже сейчас (в 1971 г.) являющийся самым лучшим в Танжере. Дней десять или около того мы искали в городе дом достаточно большой, чтобы друг другу не мешать. Однажды днём я поехал на местной маршрутке от Гранд Сокко[115] / Grand Socco и вышел только на конечной остановке у подножия лесистой горы. Стал подниматься по грунтовой дороге вверх по горе и неожиданно вышел на жилой дом. Вернувшись в отель, я только и говорил, что об этом доме. На следующий день мы наняли в Гранд Сокко экипаж, чтобы выяснить, что же это за дом. Аарон был в сомнениях: дом казался ему слишком большим, «убитым», без мебели и далеко на отшибе. Мы всё-таки решили его снять и тут же принялись покупать кровати, столы, стулья и кухонную утварь.

Всё это было легко, правда, не очень продуманно. Главная сложность была с пианино. В музыкальном магазине на местной Calle de Italia / Итальянской улице мы нашли старое фортепиано производства фирмы Bembaron et Hazan. Инструмент был безнадёжно расстроен, но нам пришлось его купить, если мы вообще собирались заниматься музыкой. Мы взяли пианино в аренду, и продавец заверил нас, что незамедлительно пришлёт нам настройщика. Мы наняли людей с осликом, на котором пианино должны были доставить нам в дом. Когда ослик подошёл к воротам дома, он остановился как вкопанный и отказался входить. Пока животное всячески вталкивали в ворота, пианино шлёпнулось оземь, издав неповторимый звук, ласкающий слух. Наблюдая, как два марокканца толкали, пинали и кантовали инструмент, мы с Аароном поняли, что перспективы работать с ним становятся всё более туманными. Когда наконец пианино поставили в углу большой пустой комнаты, звучало оно ещё хуже, чем в магазине музыкальных инструментов.

Потом мы каждый день ходили в магазин музыкальных инструментов, чтобы узнать, когда же всё-таки появится настройщик. И вот однажды утром нам сообщили: «Вам повезло. Настройщик уже пару дней, как приехал, и мы пришлём вам его сегодня после полудня». Отдуваясь от крутого восхождения на гору, появился настройщик и незамедлительно приступил к работе. Мы с Аароном сидели в саду и слушали. Очень скоро стало ясно, что он понятия не имел, как настраивать пианино, и был полностью лишён музыкального слуха. Несмотря на это, мы не стали ему мешать. Потом в комнате, в которой стояло пианино, наступила тишина. Мы вошли в дом. Настройщик сидел за пианино. Его сложенные руки лежали на клавиатуре, а на руках покоилась голова. Я кашлянул, но «мастер» не пошевельнулся. Потом я увидел, что на пианино стоит бутылка коньяка, и мы поняли, что настройщик напился и уснул. Мы его разбудили. Вид у него был немного смущённый, но он тут же собрался и, сыграв пару рваных арпеджио, разухабисто выдал отрывок из «Хора паломников» из «Тангейзера»[116]. Пианино, делая всё возможное и невозможное, звучало ещё фальшивее, чем раньше. Надо было найти какое-то радикальное решение. «Пианино настроено», — заявил настройщик. «Нет, — ответил Аарон, — сиди и смотри. Мы сейчас сами будем его настраивать». Потом битых два часа мы с Аароном подтягивали и ослабляли струны, время от времени восклицая: Más alto! / «Выше!» или Más bajo! / «Ниже!», пока инструмент не стал