«Во-первых, — продолжает Шаховский, — я выразил крайнее изумление по поводу условий займа, по которому Россия должна вывозить от себя золото. Займ я понимаю в том смысле, что на основании „доверия“ к стране под ее „поручительство“ дают ту или иную сумму… Во-вторых, я доказывал, что такое мероприятие пагубно отразится на курсе рубля, выпускаемого в соответствии с определенным запасом золота. Хотя мы уже несколько раз увеличивали эмиссионное право Государственного банка, а следовательно, того обеспечения, которое существовало в мирное время, уже нет, тем не менее вывоз такого количества золота несомненно сильно отразится на курсе»[449].

Тогда Барк решил пойти ва-банк: «Стоимость рубля находится в зависимости не от обеспечивающего его золота, а от перегруженности страны бумажными знаками и, больше всего, от удачливости военных действий. Охрана золотого запаса при запрете свободного размена — фетишизм. Нельзя ради отвлеченного принципа тормозить закупку шрапнелей и ружей. Если Совет Министров откажет в согласии на вывоз золота, то я слагаю с себя ответственность за платежи в сентябре. Предвижу неизбежность катастрофы»[450].

«Мне горячо возражали Барк и Сазонов, — вспоминает Шаховский. — К удивлению моему, в числе мотивов за заем в предложенном виде Барк утверждал, что вывоз золота не может отразиться на курсе рубля. Это было бы так, по мнению министра финансов, если бы у нас существовало золотое обращение, но оно прекращено, и уменьшение золотого запаса никакой роли не окажет на цену рубля»[451].

И министры смирились. П. А. Харитонов: «Несостоятельность России по американским платежам повлечет за собою такое падение курса, что рубль наш и 10 копеек не будет стоить. Как ни печально, но в данном вопросе приходится идти в хвосте у англичан и французов».

Председатель Совета министров Горемыкин пошел на голосование, которое показало перевес в пользу предложения Барка: согласиться. Но Шаховский не унимался: «Когда я разъяснил, что предлагаемое к высылке золото составляет 1/4 часть нашего золотого запаса, то старик Горемыкин понял первым серьезность только что вынесенного постановления и предложил сам Совету: „А правда, господа, не подождать ли нам поездки Петра Львовича за границу?“»[452]

А поскольку возражений не последовало, на том и порешили. Как по мне, поле баталии осталось за Барком. Горемыкин попросту самоустранился, проявив полное равнодушие и слабоволие, совершенно развязав руки ангажированному министру финансов.

Уже 9/22 сентября 1915 г. вышел царский указ, повелевающий «для дальнейшего подкрепления наличности Государственного Казначейства за границей… приступить к выпуску на Лондонском денежном рынке краткосрочных обязательств Государственного Казначейства в английской валюте на сумму до 30 миллионов фунтов стерлингов, производя уплату процентов по сим обязательствам вперед посредством учета соответствующей суммы с нарицательной цены, на условиях, вами [т. е. министром финансов. — С. Т.] установляемых»[453].

10 сентября / 28 августа 1915 г. Барк, окрыленный тем, что согласие на отправку золота лежит у него в кармане, вновь через Салоники направился в Лондон на вторую конференцию министров финансов союзных держав. Ему было чем порадовать Ллойд-Джорджа. Его руки были развязаны. И пока он менял поезда и вагоны и поднимался на борт крейсера «Аскольд», дела в Петрограде шли согласно отработанному им плану.

Необходимо признать, что в этот раз Барк действительно значительно лучше подготовился к встрече с союзниками. Комитет финансов на заседании 23 августа (ст. ст.) 1915 г. поначалу «весьма критически» отнесся к просьбе Великобритании о высылке Россией в США золота, теперь уже на 40 млн ф. ст., и «большинство членов высказалось против такого ослабления нашего золотого фонда». «После продолжительного обмена мнениями Комитет финансов весьма неохотно, но все же согласился на высылку золота из запасов Государственного банка», — как бы сквозь зубы выдавил из себя Барк в своих воспоминаниях. Однако, поскольку, по мнению Лондона, было «совершенно необходимо подкрепить американский рынок звонким металлом», в конечном итоге Барк все же изловчился протолкнуть нужное ему решение «при условии открытия нам кредитов в размере 400 млн ф. ст., из коих 100 млн ф. ст. — для обеспечения дальнейших выпусков кредитных билетов», а остальные средства — «для оплаты процентов и погашения по заграничным займам и для уплаты денег по заграничным заказам». Деньги также требовались «вследствие чрезвычайно быстрого истощения эмиссионного права Государственного банка»[454]. Как видим, 3/4 запрашиваемой суммы сразу предназначались для того, чтобы остаться на Западе. Что касается остальных 100 млн ф. ст., то это вопрос более интересный, и мы к нему еще вернемся.

Здесь необходимо отметить, что Барку и в дальнейшем удавалось проводить многие свои решения, сомнительные с точки зрения интересов государства российского, с помощью авторитета Комитета финансов, который постепенно стал полностью ему подконтрольным. Случилось это во многом благодаря умелой «селекционной» работе со стороны Петра Львовича. После смерти С. Ю. Витте он всячески способствовал прохождению в состав Комитета финансов только людей, ему лично преданных, готовых всегда одобрить любые его предложения. Все неугодные и несговорчивые безжалостно отторгались. Так, Барк затаил глубокую обиду на Шаховского. И хотя предшественник того на посту министра торговли и промышленности являлся членом Комитета финансов, Шаховский им не стал, несмотря на неоднократные напоминания со стороны других министров Барку, который при этом неизменно соглашался с целесообразностью такого шага, но так и не предложил царю включить Шаховского в состав комитета[455].

Однако этими министерскими дрязгами неприятности для финансового ведомства России не ограничились. В стране благодаря наличию в империи фактически двух независимых систем денежного обращения расцвели спекуляции на колебаниях обменного курса рубля и финской марки, имевшей самостоятельное золотое обеспечение. Местные банки активно вели покупку иностранной валюты, главным образом английской, продавая ниже курса рубли на заграничных рынках. Но влиять на этот процесс центральные власти России никак не могли, ибо в Гельсингфорсе даже отсутствовало отделение Государственного банка, который местное правительство просто выдавило из пределов Великого княжества. Как заявил в растерянности 30 июля / 12 августа 1915 г. на заседании Совета министров министр внутренних дел князь Н. Б. Щербатов[456]: «…что творится с русскою валютою в Финляндии. Наш рубль падает там с головокружительной быстротою. Поразительная нелепость. В пределах одной Империи одна область спекулирует на спине всей остальной страны»[457]. Конечно, подобное положение вело к разбалансировке денежного обращения, подрыву доверия населения к рублю и, как следствие, падению курса национальной валюты.

Однако, несмотря на все возгласы возмущения министра внутренних дел, подобное положение продолжалось еще довольно долго. И только в июне 1916 г. терпение российского Министерства финансов лопнуло, и оно наконец-то решилось на жесткие действия. Однако не тут-то было. Финны решили, что терять такую