кормушку им не с руки. При поддержке Банка Финляндии четыре крупнейших банка страны выступили с заявлением, в котором практически отказались исполнять решение российских властей о введении запрета приобретать иностранную валюту за рубли. При этом, совершенно не комплексуя, пояснили: поскольку во время «нынешней войны, при недостатке иностранной валюты, финляндским банкам приходилось иногда прибегать к помощи к наличным в крае сравнительно обильным запасам рублевой валюты в целях доставления своим клиентам необходимых на оплату импорта иностранных валют, которые вообще не могут быть получены в обмен на финские марки, не находящие собственно себе спроса вне пределов края… то сосредоточение купли-продажи иностранной валюты в руках той или другой власти никоим образом не способствовало бы сокращению валютных сделок, равно как и не послужило бы на пользу стабилизации курса рубля, но создало бы, с другой стороны, значительные затруднения в виде траты времени и других неудобств для продающей и покупающей валюту публики»[458].

И это при том, что незадолго до этого выяснилось: несмотря на состояние войны, Банк Финляндии продолжал поддерживать корреспондентские отношения с германскими банками, в частности в Берлине и Гамбурге. Что ж, валюта не пахнет. Стало очевидным: зашатался рубль, зашаталась и сама империя.

А тем временем Барк, покинув в Тулоне борт гостеприимного крейсера «Аскольд», не преминул по пути в Лондон заскочить в Париж. Здесь он застал совершенно иную, чем в первый приезд, обстановку — «подавленное настроение в стране», ибо «на Восточном фронте обстановка изменилась совершенно в пользу наших противников, которые завоевали значительные пространства нашей территории. Прежняя надежда союзников, что русские войска, столь победоносные в начале войны в Галиции, займут со временем Берлин, исчезла»[459]. А с ней растворилось и подчеркнутое уважение, демонстрируемое хотя бы внешне до сего времени в Париже и Лондоне к России.

На этот излом в правящих кругах Франции обратил внимание и лорд Берти, заметив: «Делькассе, наконец, теряет веру в русских. Во время различных кризисов они все время вели себя положительно как идиоты»[460]. И это «наконец» много значило, ведь Делькассе всегда выступал ярым сторонником франко-российского сближения. Конечно, британский посол во Франции был буквально помешан на идее измены русских.

Что касается преемника Делькассе на посту посла в России, то он утратил доверие к союзнику куда раньше. «Ясно, — писал Палеолог еще в сентябре 1914 г., когда русские армии своим самоотверженным наступлением только что спасли Париж от захвата немцами, — что русским не по плечу бороться с немцами, которые подавляют их превосходством тактической подготовки, искусством командования, обилием боевых запасов, разнообразием способов передвижения»[461]. Правда, все это не мешало послу Франции требовать все новых и новых жертв от русской армии.

Но и в Лондоне Барка ждал неприятный сюрприз: отношения с новым министром финансов Р. Маккенной как-то сразу не задались. Барк явно ощущал дискомфорт: притворная теплота и поглаживания, мастером которых был прежний канцлер Казначейства, сменились жестким и сухим разговором в повелительном тоне. Маккенна знал, что психологически Барк капитулировал и его осталось просто додавить, лишив последних капель самоуважения. А с вассалами, причем добровольно принявшими такой статус, церемониться не пристало. И Барк ломается: под жестким прессингом Маккенны он послушно подписывает Англо-русское финансовое соглашение от 17/30 сентября 1915 г. Именно в соответствии со статьей 2 должны были осуществляться дальнейшие поставки золота из России: «Принимая во внимание Соглашение между Правительствами Великобритании и Франции, что каждая из сторон должна быть готова экспортировать в США золота на 40 млн ф. ст., Правительство России согласилось предоставить Правительству Великобритании золото на эти цели, поставляя его время от времени, в том самом объеме, в каком оно экспортируется британской и французской сторонами. При этом Правительство России придерживается того ограничения, что от него не должно требовать поставки более чем на 20 млн ф. ст. до 31 марта 1916 г. или более чем на 40 млн ф. ст. в общей сумме. Стороны принимают во внимание, что золото должно поставляться, только исходя из конкретных условий по усмотрению Банка Англии. Поставленное Правительством России золото должно быть использовано на приобретение британских беспроцентных государственных облигаций, выплачиваемых золотом, со сроком обращения 3, 3,5, 4, 4,5 и 5 лет в равных долях. Правительство России принимает на себя обязательство держать эти ценные бумаги до истечения срока их обращения»[462].

Переговоры «по целому ряду причин были гораздо труднее и сложнее, чем… с бывшим министром финансов Ллойд-Джорджем», — спасая свою шкуру (а результаты его визита для золотого запаса России определенно выглядели губительными), вынужден отметить во всеподданнейшем докладе сломленный Барк[463]. При этом в подкрепление собственной позиции он даже ссылается на шифротелеграмму из Лондона посла Бенкендорфа, который в преддверии встречи характеризовал Маккенну как более жесткого переговорщика, чем его предшественник на посту министра финансов Великобритании.

И хотя Ллойд-Джордж вообще не принимал участия в переговорах, Барк упоминает его имя в отчете 4 раза, а Маккенну — главного своего визави на тот момент — только трижды. Как не вспомнить здесь еще один панегирик всесильному британцу из мемуаров Барка: «Вообще я должен сказать, что благодаря Ллойд-Джорджу мое первое посещение Англии во время войны [февраль 1915 г.] сопровождалось необычным вниманием со стороны всех лиц, с коими мне пришлось встретиться; устраивавшиеся приемы отличались сердечностью, везде и всюду было заметно лишь одно доброжелательное отношение».

Надо признать, что о своем втором визите в Лондон Барк вспоминает довольно сдержанно, не забывая всячески превозносить Ллойд-Джорджа и поносить Маккенну, приписывая последнему всяческие грехи, вплоть до обвинений в германофильстве. Правда, делает он это не прямо, а вкладывая подобные слова в уста лорда Канлиффа: тот, по словам Барка, явно «недолюбливал канцлера казначейства, с которым был гораздо менее близок, чем с его предшественником Ллойд-Джорджем, и искренне возмущался его рассуждениями»[464].

Не знаю, сохранил ли Барк и в эмиграции свою неприязнь к Маккенне. Судя по мемуарам, вполне. Однако это не мешало им встречаться на различных светских мероприятиях, заседать в различных комитетах и, улыбаясь, пожимать руки друг другу на светских раутах. Например, они мило общались на собраниях Англо-Русского общества в Лондоне[465], в состав совета которого оба входили. Правда, Маккенна так и остался тем, кем был. А вот Петр Львович к тому времени ловко трансформировался в солидного банкира Питера Барка (Sir Peter Bark) и неплохо себя чувствовал в этом качестве. Да и Маккенна все же, следует признать, уже стал другим: он без колебаний и стеснения пожимал руки большевикам. Бизнес превыше всего.

Интересно и то, что Барк везде пишет о