как щелкнул замок спальни королевы. И хотя его разум и тело противились столь грубому вмешательству, Тау с усилием вернул себя в Умлабу и выхватил мечи. Но перед ним оказалась всего лишь визирь.

ПРЕДАННОСТЬ

Подавив крик, Нья отпрянула, ударившись спиной о приоткрытую дверь.

Тау убрал мечи в ножны.

– Визирь, – поприветствовал он ее, низко поклонившись, чтобы не выдать своего смущения, и думая, что ему пора бы перестать угрожать клинками всем подряд.

– Дай Меньшему меч и моргнуть не успеешь, как он лишит себя достоинства, – сказала Нья, потирая шею одной рукой, а второй закрывая за собою дверь. – Почему вы здесь?

– Королева попросила.

– Попросила? О чем?

Тау выпрямился во весь рост, но его голос опустился до шепота.

– Полагаю, это касается только меня и королевы, – ответил он, раздражаясь от того, что ему не хватало роста, чтобы смотреть на визиря сверху вниз, и чувствуя, как краснеет от собственных слов.

– Как вы смеете даже предполагать… – прошипела она. – Кем вы себя возомнили, вы…

– Не так мы хотели проснуться, – сказала королева, садясь и потягиваясь, отчего рукава ее ночной рубашки скользнули от запястий к локтям.

Тау отвернулся и уставился в пол, краснея вдвое сильнее прежнего от осознания того, что королева наверняка слышала его слова.

Совладав с мимикой, Нья слегка поклонилась.

– Моя королева.

– Долго мы проспали? Не может быть, чтобы наступил новый день. Неужели сейчас вечер?

– Прошу прощения, – сказала Нья. – Солнце еще светит, и если бы я могла быть уверена, что вас можно еще на пару промежутков оставить здесь одну, – она перевела на Тау острый, как кинжал, взгляд, – я бы так и поступила, однако новые известия не допускают промедления.

Тау отважился взглянуть на королеву. К счастью, рукава вновь прикрыли ее запястья, но увидев ее лицо, он уже не думал, куда отвести взгляд. Циора была изнурена, а Нья явилась, чтобы обременить ее еще сильнее.

– Королеве нужен отдых, визирь, – сказал он.

Тау не боялся Ньи, но она ответила ему таким взглядом, что он судорожно проглотил ком в горле.

– Я служу королеве Циоре с самого ее детства. Я была рядом с ней дольше, чем вы можете себе…

– Нья, – вмешалась королева.

Тау видел, что спасением дочери визиря он немного смягчил ее отношение к нему, но это означало лишь то, что в ее глазах он вырос из иньоки в идиота. То есть стал менее опасен, однако по-прежнему остался существом, которому в приличном обществе было не место.

Нья повернулась к нему спиной, словно могла таким образом стереть его с лица земли, и обратилась к королеве:

– С фронта пришло донесение. От генерала Биси.

– Мы опоздали? – спросила королева. – Неужели Мирембе и Отобонг передали Биси известие? – Она широко распахнула глаза. – Он идет на нас?

– Дело не в них, – сказала Нья, – и Биси еще никуда не идет.

– Тогда в чем дело?

– В Одили.

Услышав это имя, Тау стиснул зубы.

– Понятно, – ответила королева, сбрасывая одеяло и спуская ноги с кровати. – Собери Совет Стра… Чемпион, соберешь тех, кто остался нам верен? Похоже, до окончания войны мы не можем себе позволить даже короткой передышки.

Тау отдал ей честь.

– Визирь, прошу, останьтесь. Поможете нам одеться и заодно расскажете, что случилось.

– Моя королева, – поклонилась Нья.

– Сбор в конюшне через половину солнечного промежутка.

– В конюшне? – удивилась Нья.

Циора кивнула.

– Да, там нужно кое-что сделать.

ВОЗМОЖНОСТЬ

Отдыхать было некогда: до начала военного совета оставалось всего полпромежутка. Чувствуя себя плохо подготовленным к возложенным на него обязанностям, Тау отправился в лазарет. Хадит стал гранд-генералом королевы, и Тау молился, чтобы он пришел в себя. Возможно, это было жестоко – надеяться на помощь брата по оружию, когда еще и суток не прошло с тех пор, как он был ранен, но Тау понятия не имел, кого ему собирать, но думал, что Хадит мог бы назвать ему пару имен.

Чем ближе он подходил к лазарету, тем сильнее чувствовал вину. Он уже несколько дней не навещал Джабари. Тяжело было находиться рядом с другом, когда не можешь отделаться от чувства, что подвел его.

– Чемпион! – Двое Ихаше, охранявших дверь лазарета, резко выпрямились и отдали ему честь.

Сопротивляясь желанию оглянуться, чтобы проверить, не реагируют ли они так на кого-то другого, Тау кивнул этим двум чистокровным, явно старшим по возрасту, и шагнул к двери. Один из Ихаше распахнул створки, и Тау вошел в палату с желтоватыми стенами.

Вдоль стен лазарета тянулись ряды коек, а сводчатые окна выходили на тенистую террасу. Когда Тау в первый раз навещал Джабари, это место его смутило. Лазарет представлял собой капитальное строение, напоминавшее палатки, которые были у Ихаше и Индлову на Королевской Сече. Тау сказал об этом Хадиту, а тот ответил, что на самом деле так выглядели все лазареты.

Спустя много циклов после того, как омехи впервые высадились на Ксидде, они жили в палаточных лагерях. В битвах, которые непрестанно велись в тот ранний период, медики спасали раненых и провожали в последний путь погибших в таких палатках. И то ли в надежде почтить те отчаянные времена, то ли просто потому, что не задумывались об иных формах, жрецы Саха строили свои лазареты в виде палаток.

Задумавшись о том, как облик прошлого становится обликом настоящего, Тау увидел Хадита.

Его брат по оружию лежал на койке у окна. Его глаза были закрыты, а лицо выглядело напряженным, словно даже дыхание давалось ему с трудом. На стуле рядом с его койкой сидел Удуак. Они держались за руки, запястье за запястье, и подбородок Удуака был опущен к груди. Здоровяк спал, и Тау знал: он не уходил с тех пор, как его сюда пустили.

– Брат, – позвал Тау, положив руку здоровяку на плечо.

Удуак открыл глаза и поднял голову.

– Фу!

– Что?

– Ужасно выглядишь, – пояснил он.

– А сам, думаешь, лучше?

Удуак слабо улыбнулся Тау и повернулся к Хадиту.

– Мне нужно с ним поговорить, – сказал Тау.

– Когда проснется.

– Нужен его совет.

– Когда проснется.

– Так, ладно, я проснулся, и что? – сказал Хадит и поморщился, коснувшись перевязанной груди.

– На что ты, по-твоему, надеялся, Хадит? – спросил Тау.

– Когда?

– Сам знаешь, когда.

– Когда я дрался с разъяренной ксиддинкой? Я думал, что наш Ингоньяма проигрывает, и что он погибнет, если я не помогу.

– Он погиб.

– Знаю, но я