что я чувствовала. Стоило мне взгрустнуть, Гомер сворачивался плотным клубочком у меня на коленях и вывести его из уныния не могли ни любимая игрушка, ни свежая банка с тунцом. А когда я шла из комнаты в комнату, Гомер мог шествовать передо мной, бежать вприпрыжку сзади или сновать между ногами. При этом ритм наших шагов настолько идеально согласовывался, что ни один из нас ни разу не сбился с шага, не споткнулся и не подцепил другого. Я могла зайти в темный коридор, когда у моих ног метался Гомер, но даже тогда, когда я не могла его увидеть, я ни разу и близко не была к тому, чтобы споткнуться об него или упасть.

А теперь оказалось, что Гомер способен на поступки — смелые, необычные, геройские, — чего никто из нас не мог предвидеть не только когда я впервые взяла его, беспомощного и слепого котенка, но и даже когда он уже прожил у меня три года. Я им очень гордилась. Да и как можно было им не гордиться? Я всегда настаивала на том, что Гомер такой же «обычный» кот, как и любой другой. Но это было что-то совсем особенное: считать его героем, а не слепым или даже обычным. Это требовало некоторого переосмысления.

Годы спустя моя подруга с большим стажем замужества накануне моей собственной свадьбы говорила мне: «Никогда не забывай: каждую ночь ты все еще ложишься спать с чужим человеком». К тому моменту для меня это уже не было откровением. Это был второй важный урок о взрослых отношениях, который преподал мне Гомер.

Того, кто влез в мою квартиру, так и не нашли. Хотя было возбуждено уголовное дело и я ходила в Департамент полиции Майами-Бич, чтобы посмотреть там большущий каталог фотографий оперативного отдела. На паре снимков я увидела лица, которые вполне смахивали на моего ночного грабителя, но побоялась указать на кого-либо из них. Всякий раз, когда я вспоминаю ту ночь, единственное, что я вижу, — это Гомер; именно поэтому я не была уверена, что в суде под присягой или в ходе следственного опознания укажу на того самого преступника, а не на человека, непричастного к этому делу.

Прошли недели, прежде чем я смогла нормально спать. И если страх и оскорбленные чувства не покидали меня долгое время, то у Гомера они, очевидно, улетучились в тот же час. В длинные, бессонные ночи, когда при малейшем звуке я распахивала глаза, Гомер спал рядом со мной безмятежно, словно младенец.

Раньше я представляла себя одной из тех, кто откроет перед Гомером мир. Я буду ему, незрячему, глазами, я буду той, кто поможет ему справиться со страхами во тьме. Но Гомеру было намного комфортнее в темноте, в мире отдельных звуков, чем мне. Признаюсь, после того ночного вторжения именно я чувствовала себя в безопасности, зная, что Гомер спит рядом.

И когда я лежала, борясь с бессонницей и глядя в потолок, мне пришло в голову, что, возможно, бесстрашие Гомера при всей его слепоте было чем-то противоположным. Гомер и прежде знал, что в темноте существуют вещи, которых надо опасаться, иначе он бы не реагировал так агрессивно. Но как быть с этим страхом? Разве не надо жить дальше? Возможно, другой кот зациклился бы на реальных и нереальных опасностях, вечно прячась и шипя, но Гомер и в ус не дул, занимаясь своими делами и на каком-то инстинктивном уровне будучи уверен, что если уж угроза возникнет, то он с ней справится.

Родителям об этом ночном вторжении я не рассказала. Чем они могли помочь после произошедшего, рассуждала я, только разволнуются. Если мне сейчас так трудно уснуть, то кто знает, как много времени понадобится моей маме, прежде чем она сможет спать спокойно?

В последующие дни после происшествия наши друзья носили Гомера на руках. «Не может быть!» — говорили они. И смотрели на него тоже по-новому, словно никогда прежде не видели. Он был наш сорвиголова, наш супергерой, хотя сам он, пожалуй, никогда не связывал свою храбрость той ночью с полученными нескончаемыми баночками рыбных консервов, фунтами пряной индейки и бочонками недорогой черной икры (которую он жевал весьма задумчиво: его притягивал рыбный запах, но смущала незнакомая консистенция). Скарлетт и Вашти, которым тоже перепадало от этих щедрот, по-видимому, принимали такое изобилие без удивления, согласные довольствоваться благами, которыми Господь сподобился их одарить.

Думаю, больше всего меня сводило с ума то, что я все время искала причины. Почему именно меня, почему мою квартиру? Но самым досадным было понимание, что за всеми этими вопросами нет никаких «потому что». Вернее, наверное, есть — ведь у следствия всегда есть причина, — но ты никогда эту причину не узнаешь. А незнание не позволяет избежать повторения. Зато незнание освобождает. Мир может быть опасным, и в нем творятся злые дела, но изменить это нельзя, остается только жить дальше. Было бы глупо навсегда отказаться от радостей жизни.

Гомер по-своему понимал это с самого начала.

В конечном счете, когда потрясение, страх и гнев улеглись и Гомер снова стал обычным котом, боготворящим резинки и совершающим молодецкие пробежки по книжным шкафам и посудным полкам, остались только две вещи. Прежде всего, я поняла, что мне удалось, как я когда-то вознамерилась, «возвысить» Гомера. Он в самом деле был храбр и независим и не изуродован неверием в собственные силы. Я неотступно настаивала, что Гомер может позаботиться о себе, как и любой другой кот. Так и произошло. А еще он доказал, что при подходящих обстоятельствах может позаботиться и обо мне.

Я была ему настолько благодарна — так сильно и всецело, что, в какой бы комнате мы с Гомером ни находились, благодарность словно присутствовала там как третье живое существо. В темной предрассветной мгле, между четырьмя и пятью часами утра, когда затихал наш курортный городок Саут-Бич, меня, будто морская волна, снова захлестывали мысли о том, как по-другому могла закончиться та ночь. В глазах моих появлялись слезы, и я теснее пододвигала Гомера к себе, бормоча: «Спасибо Господу за тебя. Спасибо Господу за тебя, котеночек!»

То, что совершил Гомер, не могло не вызвать у меня удивления, но нельзя было отрицать и глубокую жизненную симметрию. Когда-то давно я спасла Гомеру жизнь. И теперь, годы спустя, он спас меня.

Глава 16. Одинокая девушка