кошек, охраняющие гробницы, что я видела на фотографиях.

Мне вдруг вспомнился эпизод из романа «По ком звонит колокол». В очередной стычке с фашистами в испанскую гражданскую войну группа оборванных крестьян понесла тяжелые потери. Среди павших в бою была и лошадь пожилого крестьянина. Крестьянин опустился перед мертвым животным на колени и прошептал прямо на ухо: «Eras mucho caballo», что Хемингуэй передал как: «Ты была лошадью что надо».

Эта строка задела меня за живое, едва я прочитала ее в первый раз: такая короткая фраза — и так много в ней смысла! Крестьянин хотел сказать, что его лошадь была всем лошадям лошадь, мужественно сражавшаяся и геройски погибшая. В своей доблести она была равна табуну коней, это была лошадь настолько, что одно-единственное лошадиное тело едва вмещало то, что значило ею быть.

В эту минуту Гомер, сидящий на задних лапках и склонивший голову, показался мне даже меньше обычного, тем более что шерстка его сама разгладилась и улеглась.

«Какой он маленький, — вдруг подумала я. — Совсем-совсем малыш!»

Опустившись перед ним на колени, я принялась почесывать его за ушком.

— О, Гомер, — позвала я, и голос мой оборвался. — Прости, что накричала на тебя. Прости меня, малыш!

В ответ он мягко замурлыкал.

Тут-то и послышались резкий шум у двери и оклик, что каких-нибудь пять минут тому назад пришлись бы очень кстати: «Полиция!»

— Со мной всё в порядке! — отозвалась я. — Сейчас, уже иду!

Я вновь подхватила Гомера на руки. Ластиться и сидеть на руках он, конечно, любил, но терпеть не мог, когда ни с того ни с сего, даже не спросясь, его подхватывали с пола, — в таких случаях он брыкался и вырывался что было сил, лишь бы вновь ощутить под лапами твердую поверхность. На сей раз, однако, он и ухом не повел. Я зарылась лицом в мягкую шерстку у него на загривке.

— Eres mucho gato, Гомер, — шепнула я. — Всем котам кот, ты кот что надо.

И бережно опустила его обратно.

Глава 15. Мой Гомер и я сама

Только что здесь ты сидел стариком в неопрятных лохмотьях, Нынче ж похож на богов, владеющих небом широким! ГОМЕР. Одиссея

Луч света летит со скоростью 186 тысяч миль в секунду, но когда попадает в хрусталик глаза, то скорость его движения замедляется примерно на две третьих. Не будь этого, мы обладали бы только частичной способностью к зрению, различая лишь свет и тьму. Именно это торможение позволяет нашему мозгу обрабатывать полученную информацию и транслировать то, что открывает свет. Но мозг наш идет еще дальше: благодаря логике и регулярности он сглаживает искривления и заполняет случайные пробелы, которые появляются в поле зрения. Вот почему, например, предмет, который движется слишком быстро, чтобы наши глаза успевали за ним, видится нам расплывчатым пятном. На самом деле этот предмет никакое не пятно: эти расплывчатые очертания всего лишь способ, с помощью которого наш мозг создает порядок там, где в противном случае возникла бы неразбериха.

И важно, думаю, уяснить в связи с этим одну вещь: то, что, как нам кажется, мы видим, не есть в точности то, чем оно является в объективной реальности, существующей вне наших голов. Или, если выражаться проще, вещи не всегда являются тем, чем они представляются.

После вторжения грабителя в дом я днями бродила в каком-то прибитом состоянии. («Я могла умереть, — без конца талдычил мой мозг. — Меня могли изнасиловать и зверски убить! Я могла умереть!») Все потеряло свои краски. Музыка казалась какофонией, солнечный свет раздражал чрезмерной яркостью, саднил словно наждаком. А от жути, которая таилась в тишине и темноте, у меня вообще перехватывало горло. Привычные вещи действовали на нервы, притворяясь обыкновенными, когда, само собой, ничто нельзя было принимать за то, чем оно выглядело. Мой дом не был надежной крепостью, как это пристало дому, и под поверхностью всего скрывались неведомые ужасы.

К своему привычно бодрому состоянию Гомер вернулся намного раньше меня. К утру, когда выплыло красное — как мои глаза — око солнца, я еще не ложилась. Коту предстояло дать показания. Но его отношение к произошедшему напоминало что-то вроде: «Странный инцидент, да? Давай поиграем в “апорт”!» Словно то поразительное и внезапное превращение его в свирепого заступника было всего лишь обманом зрения. Неожиданно для себя я принялась звонить всем знакомым, рассказывая о поступке Гомера. Причем звонила не столько похвастаться (хотя хвастовства, ясное дело, в данном случае было не избежать). Скорее, мне хотелось закрепить в памяти то, что удержать в ней было непросто. Особенно учитывая довольное спокойствие Гомера всего лишь спустя каких-нибудь пять часов.

Большинство из нас, кто держит дома животных, рано или поздно приходят к мысли, что знают все о своих питомцах и почти наверняка могут предсказать, как они будут вести себя в той или иной ситуации. Мой отец превосходно выгуливал некоторых из наших собак без поводка, объясняя это тем, что «Типпи обязательно остановится, если я скажу ей “фу!”» или что «Пенни всегда выполняет команду “рядом!”».

Но, понимая животных лучше всех, отец не уставал повторять, что домашнее животное — это прежде всего животное. И когда имеешь дело с животными, всегда есть место тому, что, как и с людьми, предугадать нельзя.

Прежде мне казалось, что я знаю Гомера точно так же, как мой отец наших собак. Если бы Гомер крутился возле пустой жестяной банки из-под тунца, обнюхивая ее, переворачивая дном вверх и роясь внутри с разочарованным видом, я бы пояснила наблюдателю: «Он не понимает, как она может так сильно пахнуть тунцом и тунцом не быть». Каждую ночь Гомер спал со мной, засыпая в то же время, что и я, и просыпаясь тогда, когда просыпалась я, — но это еще не всё. Когда я ела, Гомер семенил к своей миске. Когда у меня было особенно хорошее настроение, Гомер уморительно носился по квартире, а его кувырки и кульбиты были физическим проявлением того,