…Когда я вернулась, то не увидела ни их, ни дыры. Смутно белеющий лагерь был пуст. На месте дыры была лишь неглубокая яма… Ошеломленная, я смотрела и не понимала… Вот здесь, на этом самом месте была черная дыра! Вот веревка… конец ее вел под рухнувший свод. Он обвалился и погреб их. Это было так страшно и непонятно, я опустилась на колени и, ломая ногти, стала разрывать торчащие глиняные обломки. Слезы текли у меня по лицу, я всхлипывала и звала их! Андрея и Володю! Моих мужчин…

…Верх купола обвалился, погребая все, что было в подземной камере. Я кричала и плакала, спрашивала кого-то, почему я не с ними… Видимо, потеряла сознание…

Это все, что я помню. Очнулась я в бедной сельской больнице, и фельдшер Максим Федорович рассказал, как три недели назад меня привез какой-то человек, совершенно случайно подобравший меня в состоянии полного истощения в пустыне. В больнице даже не ожидали, что я выживу, но теперь все хорошо, и я не потеряла ребенка, а это просто чудо. Про ребенка я не поняла и переспросила, и фельдшер повторил: «Ты беременна, и все будет хорошо». – «Невероятно, – пробормотала я, – у меня не может быть детей, вы ошибаетесь!» Он только похлопал меня по руке…

Как я выбралась оттуда, кто был человек, подобравший меня, никто не знал. Никто его здесь никогда не видел, он принес меня и тут же ушел. Еще передал медальон – продолговатый брусок желтого металла, почерневший от времени. Он был шершавый на ощупь, и я не сразу нащупала какие-то выпуклые значки и крошечные изображения. Потом с трудом рассмотрела человека, пирамиду, не то волка, не то собаку, еще, кажется, птицу, круги и зигзаги… Сквозь петельку был продет кожаный шнурок, который рассыпался у меня в пальцах. Человек, подобравший меня, никого больше там не видел. Перед моими глазами стояла картина: провалившийся купол, упавшие стены, песок, сыплющийся внутрь, погребающий моих мужчин… Я помнила, что Святик ушел. Ограбил гробницу и ушел, унес… Он унес медальон! Утром его в лагере уже не было! Откуда же его взял тот человек? И почему отдал мне? Больше некому было? Что же было потом? Святик тоже умер… получается? Доктор ничего о нем не знал…

Они все погибли на алтаре… Жертвоприношение или кара за то, что осквернили? Андрей и Володя, мои мужчины, остались с ней, а Святик, скорее всего, погиб, сбившись с пути…

Я пыталась вспомнить, что случилось со мной, сжимала пальцы от напряжения, чувствуя массивное бронзовое кольцо, впившееся ладонь. Я говорила с ней. «Извини, я унесла твои вещи, я не хотела, я не понимаю, я не помню, я не знаю… Простишь, да? Я тебя никогда не забуду, ты навсегда останешься со мной, мы связаны тысячью тонких проволочек и жилок, нас не разорвать…»

…Я спросила про альбомы. Максим Федорович сказал: «Ничего не было – ни вещей, ни альбомов… Ничего! Но это ведь мелочи. Вы живы, и это само по себе чудо. Вы родились заново, – сказал он. – А картинки можно нарисовать снова, разве нет?»

Я родилась заново, я пришла в этот мир с пустыми руками: ни вещей, ни друзей, ни грехов, ни воспоминаний. И как напутствие и наследство – бронзовое кольцо и медальон светлого металла. И ребенок…

Санитарка по моей просьбе принесла мне веревочку, и я повесила медальон на шею, он согрелся, стал теплым и живым. Мне было покойно, когда я чувствовала его тяжесть…

…Я лежала на бедном плоском матраце в нищей лечебнице, слушала чужой непонятный говор, рев верблюдов за окном и повторяла кому-то: «Спасибо! Спасибо! Спасибо!» Меня трясло в ознобе, меня бросало в жар и холод, я забывалась в неспокойном сне. И все время я знала, что не умру. Я не могу умереть! Я приняла знак, вобрала в себя нечто, взяла… Нет, она сама отдала мне! Держательница знака передала мне символы, и теперь я посвященная. Последняя жрица матриархата, сказал Андрей. Или невеста китайского принца, принцесса из чужой страны, умершая по дороге к своему жениху. Или сама царица Маргуш…

Однажды я увидела явственно, как она сидит на краю моей кровати, смотрит на меня и улыбается. Смуглая, с длинными смоляными волосами; сверкают белки глаз и зубы… Я спросила: «Как тебя зовут? Ты Маргуш?» Протянула руку и ощутила легкий холодный сквознячок…

Может, я сошла с ума?

…Она родилась пятого января, моя Аннунсия, Анечка, моя девочка, нежданный подарок судьбы! Я всматривалась в ее крохотное личико, пытаясь рассмотреть черты Андрея или Володи, моих мужчин. Но видела девочку из песчаной пещеры. Моя малышка смотрела на меня, и ее взгляд был взглядом той, только глаза у нее были голубые… Но это было неважно, это было совершенно неважно! Все равно моя девочка и та, из гробницы, одно целое! Она вернулась. Возродилась. Ее отпустили на землю родиться еще раз. Я словно видела, как жадные ростки, усики, корни странных магических растений прорастают внутрь меня, питаются моей кровью… Из нее в меня, соединяя и связывая! И где бы я ни была, нас всегда будет двое… Я попыталась объяснить это Максиму Федоровичу, но он озабоченно щупал мой пульс, поднимал веко и уверял, что все будет хорошо. По его лицу было видно, как я его пугаю, и я замолчала.

«…Почему Аннунсия, – спросил он. – Что это? Благая весть?» – «Да, – ответила я и добавила невпопад: – Спасибо!»[8]

…Люди не способны понять друг друга, говорил Андрей. Подобно всякой частичке в бесконечной Вселенной, мы с самого рождения оторваны от изначально единого целого, обречены расходиться и двигаться по несовпадающим траекториям. Одиночество наш удел…

– Это мое любимое место, – сказала Илона Алвису. – Отсюда видны река и луга. Весной они голубые, летом зеленые, а осенью разноцветные.

– Голубые?

– Голубые. Первая зелень кажется голубой или сизой, не замечал?

– Не замечал. Ты стихи не пишешь?

– Когда-то, еще в институте. А ты?

– Нет. Я же шут. Шуты стихов не пишут. Они… шутят.

– Ты же фокусник!

– Фокусник – это профессия, а шут для души. Надо мной весь класс смеялся, и в институте. И кличка еще со школы.

– Какая?

– Подумай!

– Ну… не знаю. Юморист?

– Еще подумай!

– Шут?

– Почти. Но смешнее.

– Клоун!

– Бинго!

– Правда, клоун?

– Ну! По-моему, классная кличка. Клоун такое слово… сразу хочется смеяться. Мой дружок Леон прилепил. Может, мы с отцом не находили общий язык из-за моего вечного зубоскальства. Но, знаешь…

– Знаю! Ты маскировался, – выпалила Илона.

– Маскировался? – удивился Алвис. – Ты думаешь? Почему?

Некоторое буквы он выговаривал жестко, не оглушая, и у него получалось «почэму», что придавало его речи приятный иностранный акцент.

– Чтобы не показать, как тебе больно. Мама бросила, отец чужой, ты никому не нужен. У меня тоже не было мамы, но у меня была бабушка. Она была такая… не знаю! Необыкновенная! Составляла гороскопы. И характер сильный.