заколебался, трое выступили вперед, но и они, оглянувшись, вернулись в строй.

Солдаты из задних рядов рванулись за офицером. Но едва они приблизились к дому и начали взбираться в разбитые окна, как грохот пулемета отбросил их обратно. Послышались крики и стоны раненых.

Вслед за тем раздался оглушительный взрыв. Из одного окна в верхнем этаже показались лиловатые языки огня и на миг осветили стены.

— Бросили бомбу, — проговорила Аня.

Весь дом окутался черным дымом. Через минуту из окон вырвалось снова пламя, густое и черное. Дом загорелся.

Пламя осветило солдат. Опираясь на винтовки, они сурово смотрели на офицеров.

Пожар скоро перекинулся на другую сторону дома.

В окна были видны картины в золотых рамах, люстры, шкафы с книгами, к которым уже подбирался огонь. Вдруг в дыму и пламени заметался человек. Он появлялся то около одного, то около другого окна, закрывал лицо и что-то кричал. Потом он бросился на балкон с поднятыми руками. Ослабевший и задыхающийся, он повис на перилах балкона, сорвался и камнем полетел вниз.

Солдаты бросились к упавшему.

— Меня не возьмете, сволочи! Будьте вы прокляты! — вырвался крик Рудольфа изнутри дома.

Было видно, как он с накрытой какой-то тряпкой головой пробежал сквозь пламя к балкону и пламя как будто проглотило его.

— Сгорел! Сгорел! — выкрикивали солдаты.

Неожиданно над головами солдат пролетела каска, и раздался глухой взрыв.

Через несколько минут послышался сильный треск — рухнула часть потолка. Упавшее пламя осветило нижний этаж. Все увидели внутренность комнаты и лестницу, которая вела из верхнего этажа в нижний. Высокий человек пробежал сквозь огонь вниз по лестнице, поддерживая Рудольфа, и оба они скрылись в густом дыму…

На следующее утро немецкие войска оставляли город. Моросил холодный осенний дождик. Одежда солдат, свертки награбленного имущества, прицепленные к седлам, намокли, и с них капала вода. Навьюченные лошади вздрагивали и похрапывали от сырости и холода.

Гусары медленным шагом продвигались по мокрым и неприветливым улицам города. Тяжело навьюченные лошади шлепали по черной грязи. Всадники ежились от холода и на все лады ругали погоду, будто все их мучения зависели от нее.

Толпившиеся за углами, на балконах и на крышах жители города сжимали кулаки, грозили палками и что-то кричали вслед медленно ползущему грязно-серому потоку солдат, коней, орудий, повозок, нагруженных награбленным имуществом…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

В то время, когда немецкие части уходили из Керчи, по срочной, настоятельной просьбе генерала Гагарина в город прибыла карательная экспедиция под командой молодого ротмистра Мултыха, сына владелицы местной женской гимназии. Этот молодой человек с бледным выразительным лицом, в каракулевой кубанке, в офицерской казачьей форме при серебряной шашке, с эмблемой — череп и скрещенные кости, — нашитой на рукаве, получил белогвардейскую закалку в Ледяном походе. Он был любимцем генерала Корнилова, всегда с похвалой отзывавшегося об этом жестоком и отважном человеке.

Явившись после тяжелой болезни к Деникину, Мултых узнал, что в Крым посылают людей для «ликвидации революционно настроенных элементов и укрепления единой и неделимой России». Мултых заявил Деникину, что он уроженец Крыма и может принести немалую пользу в деле «умиротворения». Он, кстати, напомнил о своей матери, проживающей в Керчи, которую давно не видел, не знает, жива ли она.

У Деникина на столе лежала телеграмма генерала Гагарина — он сообщал о нарастании революционных настроений в деревнях и просил скорее выслать обещанную ему карательную часть.

Деникин подошел к Мултыху, обнял его и, перекрестив, сказал:

— Я назначаю вас к генералу Гагарину в Керчь, начальником карательной экспедиции. Даю вам для начала сто кубанских казаков и сотню ингушей и чеченцев. Ну, с богом! И возьмите себе в помощники графа Тернова, ему крымский климат будет полезен — у него слабые легкие…

И вот Мултых в родном городе. Он важно сидит на вороной лошади, осматривает главные улицы. Время от времени подает команду отборным и откормленным казакам.

На лице его такое выражение, словно он говорит: «Видите, мы вернулись!»

На следующее утро Мултых и граф Тернов явились в штаб гарнизона.

Генерал Гагарин обнял Мултыха и графа.

— Я о вас слышал, господин Мултых, — проговорил Гагарин, когда они вошли в его большой кабинет. — Ваша фамилия мне известна еще со времени Ледяного похода. Вы тогда были подпоручиком. Вы первый показали, как нужно поступать с заговорщиками. Хотя это и не понравилось кое-кому, но, не расстреляй вы тогда всех пленных, может быть, и не было бы у нас ни Корнилова, ни Деникина.

— Может быть, — проговорил Мултых, уселся против Гагарина и посмотрел ему в глаза.

Гагарин долго говорил о том, что все силы, все внимание должны быть направлены на беспощадное уничтожение большевиков и сочувствующих им. В самое короткое время не должно остаться ни одного революционера в Крыму и во всей необъятной России.

— Нам активно теперь помогают американцы, англичане и французы… Конечно, в первую очередь должны быть пойманы и уничтожены здешние главари. Ваша экспедиция, господа офицеры, должна пройти от края и до края всего полуострова и выловить всех тех, кто еще дышит большевистским духом. Мужики ненавидят нас, рабочие ненавидят нас!.. Вы, наверно, знаете, что здешние мужики косами отрезают головы нашим солдатам, требуют свободы, пытаются восстановить советскую власть. Рабочие, из-за углов стреляют в офицеров и разрушают все, что нужно для нашей жизни. Все это говорит за то, что мы должны относиться к ним без милости и пощады! От этого будут зависеть спокойствие тыла и успех нашего фронта. Все должно задохнуться в страхе. Слышите, в страхе! Крым, господа, — это сильнейшая наша крепость. При всех неожиданностях нашей судьбы мы должны остаться здесь!

Мултых скривился:

— Ваше превосходительство, по приказу генерала Деникина все казаки, чеченцы, ингуши, имеющиеся в частях, должны быть откомандированы в мою экспедицию.

— Я знаю, я отдам соответствующий приказ о присоединении к вам формирующегося Второго конного полка. А татар-добровольцев не хотите?

— Зажиточных возьму, и притом, если они бывшие эскадронцы, а то обучать этих баранов нет времени… Расправимся, ваше превосходительство, в этом можете быть уверены, — твердо проговорил Мултых, положив руку с длинными пальцами на серебряную, с золотыми инициалами рукоятку казачьей шашки.

— Не беспокойтесь, быстро умолкнут кровожадные совдеповцы! — воскликнул молодой граф и поднялся с кресла. Нежное лицо его нервно вздрагивало, он поправил пенсне и начал разглядывать тонкие, сухие ножки генерала. Граф никак не мог удержаться от улыбки, когда увидел на нем маленькие, с высокими каблуками, дамские ботинки.

Они медленно направились к выходу. Мултых попросил генерала взглянуть на его молодцов.