ждала чего-то нового и большого. Она нашла его невоспитанным человеком, не умеющим вести себя в обществе.

— Так зачем ко мне приезжать? — жаловалась она своей подруге Юлии Кирилловне. — У меня здесь не столовая, чтобы приехать, поесть, попить, затем надеть картуз и уехать. Ты прости меня, Юля, но это не генерал, а грубый солдат, — злилась она. — А как понимать суждение о Войданове?

— Это и меня удивило, Ната, — поддерживала ее Юлия Кирилловна. — Что-то странное есть в нем. Господа, не республиканец ли он, не заговорщик ли?

— Я, кажется, сойду с ума, — прошептала Наталья Андреевна. — Нет, я теперь согласна с теми, кто говорит: чем быть под властью партий, которые стремятся сделать Россию республиканской, так лучше отдать ее французам, англичанам, или пусть берут ее в богатые руки американцы… Да, наконец, я согласна отдать ее туркам — да, да, туркам! — чем во власть нашим мужикам, — взволнованно говорила она.

Кружок собравшихся вокруг Холданова решил, что градоначальнику надо связаться с Деникиным и пожаловаться на поведение Гагарина.

— Господа, можете быть спокойными, — сказал Холданов немного уже заплетающимся языком, — не Гагарин, а я в своем городе не допущу беспорядков. Прикажу на каждом углу расстреливать зачинщиков, а остальным тюрьма! Мало будет места в тюрьме — загружу крепость. Только беспощадная кара спасет нас от революции! — Он нахмурил лоб и, заложив руки за спину, пошел по залу, глядя себе под ноги.

— Вот видите, какой он у меня! — подхватила его жена. — Он молчит, молчит, но уж как возьмется — тогда держись! Вот такого, Кирюша, я тебя люблю. Такого хочу видеть тебя в эти страшные дни. Кирюша… не жди ты Гагарина, не нужен он тебе. Возьмись сам за порядки! — Ее желтое лицо даже порозовело. — А то этот Гагарин хочет жар загребать твоими руками!

— Верно, возьмитесь, Кирилл Григорьевич! — закричал какой-то толстенький старичок и подбежал к Холданову. — Позвольте мне вашу руку, дайте мне крепко пожать ее… Вы — спаситель… На вас вся надежда… Вы…

Внизу раздался грохот. Кто-то изо всей силы барабанил в парадную дверь.

— Бог ты мой! Это рабочие! — завопил кто-то. — Налет рабочих!

— Держите дверь, они убьют нас! — Холданова вцепилась в рукав мужа.

Лицо градоначальника посерело и вытянулось.

— Это они за мной! Господа, ради бога, штатское платье!

Жандармский полковник, весельчак, также не на шутку испугался. Он бросился к телефону, чтобы сообщить в полицию.

Мултых не растерялся. Он выскочил из своей комнаты с поднятым кверху наганом, остановил гостей, охваченных паникой, и смело пошел к парадной двери, которая гудела от кулачных ударов.

— Буду стрелять! Что вам надо? — прохрипел он.

Стук затих.

— Кто там? — окликнул Мултых.

— А, Жорж! — послышалось за дверью. — Что это, ты в меня будешь стрелять?! Открой, пожалуйста, это я, Цыценко. Я знаю, что ты приехал!..

— Владимир, ты?! — воскликнул Мултых, узнав знакомый голос. Он открыл дверь.

Перед ним стоял на одном костыле коренастый офицер в белой фуражке с синими кантами и в длинной шинели со сверкающими погонами. На одной ноге офицера был сапог, а на другой — голубоватый шерстяной чулок и какой-то чувяк.

— Что у тебя за швейцар? Каналья этакая! — заговорил Цыценко. — Позволь мне вырвать ему бороду. Как татарин, черт возьми, не понимает русского языка! Ну, здравствуй, Жорж! Позвольте мне войти, — подпрыгнул он к Мултыху, стукнув о лесенку костылем.

— Да, прошу, Володя! Бога ради! — засуетился Мултых, как бы только сейчас по-настоящему сообразив, что перед ним его старый сослуживец по гусарскому полку, смелый офицер, сын крупнейшего помещика, с которым он встретился и подружился еще в 1917 году, когда ехал домой в отпуск.

Цыценко тогда пригласил Мултыха к себе в имение, где с веселой компанией привезенных из города женщин он пропьянствовал целую неделю. Цыценко устроил этот шумный пир в знак большого уважения к Мултыху. Он приготовил ему ванну из двадцати ведер золотистого виноградного вина, и почти при всей веселой компании Мултых был посажен в эту чудо-ванну. Таков был обычай у помещиков Цыценко. Раз пришелся по душе им человек, то непременно крестить его таким порядком, в такой драгоценной влаге. Пусть до смерти вспоминает человек, какой широкой души и натуры помещики Цыценко.

Он ввел Цыценко в гостиную, где собрались снова все гости, узнав, что из-за нескладного старика швейцара им напрасно пришлось так волноваться.

— Мой друг помещик Цыценко. Наш начальник контрразведки! — коротко отрекомендовал Мултых вошедшего офицера.

Гости заулыбались, кланяясь:

— Знаем!

— Очень рады видеть своих героев!

Наталья Андреевна была давно знакома с Цыценко. Она подошла к нему и, протягивая руку, ласково улыбаясь, сказала:

— Ах, Владимир Александрович, напугали вы нас! Ну разве можно так стучать, да в такое тревожное время?

— Бога ради, простите, — ответил Цыценко, целуя ей руку.

— Ну ничего, — сказала она, — садитесь, милый. Что это с вами? Вы ранены?

— Это не важно, — сказал Цыценко. Бесцеремонно стукнув костылем, он с жадностью взглянул на графин, стоявший на круглом столике.

Мултых подвинул кресло, усадил приятеля и сел рядом.

— Позволь выпить за тебя, Жорж, — пробасил капитан и поднял волосатой рукой бокал. — А, черт возьми! — вдруг воскликнул он, бережно, как что-то драгоценное, поставил свой бокал на тарелочку и вскочил с кресла. — Да я ведь не поцеловался с тобой. Ну давай обниму… Ты, Жорж, для меня больше всяких наполеонов.

Цыценко подпрыгнул к нему без костыля, на одной ноге, заключил в объятия и, целуя, бормотал:

— Люблю… Ты, Георгий, светлая личность. Пророчу тебе в скором времени водить русские армии… Ну дай я еще поцелую тебя… Ну, а теперь пьем за нашу победу! За нашу единую и неделимую Россию! — И с этими словами он молодцевато опрокинул водку в свой большой рот. Лицо его покраснело и сильно сморщилось. Он схватил кусок хлеба, поднес к носу и начал жадно вдыхать его запах.

Кое-кто из гостей брезгливо отворачивались и переглядывались, бросая шепотом:

— Он совершенно пьян!

Капитан тряхнул своей черной головой, метнул глазами по сторонам, — казалось, он услышал неодобрительный шепот и встревожился.

— Бога ради, господа, прошу не подумать обо мне дурно, — сказал он тем, кто был поближе к нему. — Я не пьян, нет, я только чуточку согрелся… У меня есть сердце. Я — помещик… Я — древний дворянин… Вы тоже все здесь люди благородной крови. Я вам верю. Мы — знамя земли… и будем им… Наше знамя еще тысячи лет будет сиять над землей!.. Вы люди умные, сами это знаете… А вот мерзота вздумала сокрушить нас! Не буду таить перед вами — мужик везде точит топоры…

— Сечь! Всех