заниматься сексом, не боясь «залететь»! Вкус любви должен быть радостным, окажись рядом со мной какой-нибудь мужчина, уж я бы не преминула воспользоваться ситуацией!

К несчастью, мои беды не закончились.

Я вернулась домой через несколько дней и нашла в почте официальное письмо из Ганы. У меня упало сердце. Я дрожащей рукой распечатала конверт, нашла внутри послание за подписью лейтенантов Котоки и Африфы и прочла его несколько раз подряд, не постигая смысла. Меня информировали, что мой адвокат мэтр Кваме Айдоо предоставил официальным органам свидетельства, доказывающие, что высылка из Ганы была ошибкой и теперь всем совершенно ясно, что я не шпионка и сама пострадала от режима Нкрумы. В свете вновь открывшихся обстоятельств мне выделены десять тысяч седи в качестве компенсации. (Ни одного су из этой суммы я, естественно, не получила!)

Итак, я могла вернуться в Гану, если сама того пожелаю.

Как описать мои чувства? В первый момент – никакого счастья. Больше того, мне показалось, что я снова попалась в ловушку, подстроенную Африкой, еще более опасную, чем прежние. Она вернула мне Кваме, когда я перестала быть женщиной, превратилась в пустую скорлупу, в симулякр. Как решиться на встречу с Кваме? Если наша жизнь наладится, ему наверняка захочется наследника. Как он отреагирует, узнав, что я не могу родить?

Потом на меня нахлынула сумасшедшая радость. Плевать я хотела на все трудности. Я верну любимого человека!

Уолтер и Дороти, которым я сразу позвонила, холодно приняли великую новость и сразу примчались из Хайгейта, надеясь отговорить меня.

«У вас уже появилась репутация в Лондоне, а Гана – пропащая страна, – говорил Уолтер. – Скоро там наверняка произойдет новый переворот».

Он не ошибался. Государственные перевороты сотрясали страну в 1972, 1979, 1981, 1982 и 1983 годах. Пять военных и три гражданских правительства сменяли друг друга, пока в 1992 году жители страны не избрали Джерри Роулинга.

«Вы не будете счастливы с Кваме, – предсказывала Дороти. – Он слишком эгоистичен. Слишком расчетлив. Думает только о себе. И без конца вам изменяет!»

Мне было известно, что Кваме и верность – вещи несовместные, говоря словами классика.

По вечерам он часто уходил из дома один. Ему без конца звонили женщины. Хуже того, в Аджумако он был женат традиционным браком на принцессе крови и время от времени проводил с ней ночь. Квамина умоляла меня не доверять ей, говорила: «Эта женщина может тебя отравить!» – но все это не имело значения, более того – придавало Кваме особый шарм. Я верила, что занимаю в его сердце особое место, и после ночи мучений приняла решение ехать. Но как поступить с детьми? Не тащить же их с собой в Гану!

На следующее утро я предприняла несколько судорожных действий, чтобы решить проблему, перебрала интернаты в окрестностях Парижа, которые могли бы принять Дени и, возможно, Сильви. Везде требовалось доверенное лицо, отвечающее за юного пансионера не только во время школьных каникул, но и в каждый уик-энд. Я обратилась к сестре Эне, годами не подававшей признаков жизни, написала ей прочувствованное письмо, умоляя помочь несчастным племянникам и племянницам, ради которых ни разу и пальцем не шевельнула. Через несколько дней письмо вернулось со штампом: «Адресат выбыл. Новый адрес неизвестен». Жиллетта написала мне, что Эна уехала со своим другом, который вышел на пенсию, переселился в Швейцарию и теперь живет на берегу Женевского озера. А Жана (мужа самой Жиллетты) назначили послом Гвинеи в Либерии. Ей пришлось остаться с детьми в Конакри, и она ужасно одинока, потому что ее свекр, которого она обожала, только что умер.

«Жан забирает Фату-Дивные-Глаза с собой в Монровию, – с горечью сообщала Жиллетта. – Кажется, теперь его мусульманская жена называет себя Мое Превосходительство».

Наши браки, ее – с африканским буржуа, мой – с нищим комиком, потерпели одинаковое фиаско, хотя у сестры была пышная свадьба, а у меня более чем скромная. Как печально! В конце письма Жиллетта умоляла меня не возвращаться в Гану к Кваме и утверждала со всегдашней привычкой к преувеличениям: «Этот мужчина тебя доконает!»

Проблему с детьми уладить не удалось, и я пребывала в мучительных сомнениях: то решала покинуть Лондон, несмотря на все мрачные предупреждения, то впадала в хандру и собиралась остаться. Кваме, не понимавший причин бесконечных отсрочек, слал ультиматум за ультиматумом. В последнем письме я прочла: «Наконец-то, вопреки всем испытаниям, рождается наше счастье!»

В последний вечер в Лондоне я ужинала с Уолтером, Дороти и одной из их подруг, театральным режиссером Джоан Литтлвуд, которую в Англии называли «матерью современного театра». Поставленный ею в 1963 году мюзикл «О, как прекрасна война!» имел успех в Лондоне, а потом и во Франции.

– Почему вы не живете в Париже? – спросила Джоан, влюбившаяся в этот город. – Их система социальной поддержки намного лучше нашей, вы с детьми будете полностью защищены.

– Мариз ничего не делает, как все! – вмешался Уолтер, а я не знала, как объяснить свои сложные отношения с Парижем. Моя мать считала его Городом света, столицей мира, а я внезапно там «обнаружила» свою инаковость и по-своему познала «опыт черного», о котором Франц Фанон написал в «Черной коже, Белых масках». Когда я была подростком, парижане без стеснения разглядывали меня в метро и автобусах и комментировали, нисколько не беспокоясь, что я их слышу:

«А она хорошенькая, эта маленькая негритяночка!»

Дети вздрагивали от страха, если я садилась рядом.

«Мамочка, у нее совершенно черное лицо!»

Как-то раз одноклассница пригласила меня на ужин, и ее маленький племянник ударился в плач, когда я вздумала подойти ближе. Только знакомство с творчеством Эме Сезера помогло мне осознать африканское происхождение и наполниться гордостью за мои корни. В Париже я встретила Жана Доминика. В Париже была ранена и унижена. В Париже страдали мое сердце и моя гордость. В Париже я стала парией, деклассированным элементом.

«Никогда не желай, Натанаэль, испить воды прошлого»

Андре Жид «Яства земные»

Уолтер и Дороти посочувствовали моей растерянности и предложили взять к себе Дени и Сильви.

«На год, – уточнила Дороти. – За это время вы точно успеете понять, что за человек Кваме, и вернетесь сюда, а мы примем вас с распростертыми объятиями. Боже, ну и натворили вы дел!»

Сильви была бы счастлива остаться в Лондоне. Она обожала Уолтера и Дороти, которые чрезмерно ее баловали, и подружилась с одной из их дочерей, Габи, а вот Дени впал в меланхолию, думая, что скоро повторит судьбу своего друга Итана, потерявшего