Я полностью понимаю, почему ты не можешь, особенно после нашего разговора на той вечеринке в доме Адама.

Ты была такой одинокой. Той ночью, когда мы сидели на улице и разговаривали. Такой одинокой. Я понял тебя – я тоже всегда был одинок. Знай, я здесь, рядом, Мэй, несмотря ни на что. Не то что Майлз. Этот парень никогда не видел тебя так, как я тебя вижу. Я знаю, что ты хочешь и что тебе нужно. Мне жаль, что он все еще там, рядом с тобой все время. Он этого не заслуживает.

Послушай, Мэй. Прошел почти год с тех пор, как я начал тебе писать, но так и не получил никакого ответа. Ты должна ответить. Я знаю, ты думаешь обо мне все время, как и я думаю о тебе. Я должен сказать тебе кое-что важное. Если ты прочитала мои последние несколько писем, то уже знаешь это. Если нет, то почему? Почему ты игнорируешь меня, когда мы оба знаем, как много значим друг для друга? И раз уж я понятия не имею, как еще заставить тебя прийти, то скажу, что мне нужно рассказать тебе о Джордане и о том дне. Этого хватит пробудить твое любопытство? Я знаю, это место отвратительно и недостойно тебя, но я здесь.

Надеюсь, ты придешь. Скучаю по нашим встречам. Ты в моем списке одобренных посетителей; все, что тебе нужно, это просто приехать.

Навеки твой,

Несколько часов спустя я все еще лежу, свернувшись в клубок на кровати и кутаясь в одеяло. Это не помогает, все равно холодно. В доме темно и тихо, как всегда.

Я одна.

Все письма выужены из своих укрытий, конверты вскрыты, страницы прочитаны, и теперь я лежу в ловушке на кровати, в окружении выдранных из блокнота листов со словами, что никогда не смогу выжечь из своего мозга. Хотела бы я покопаться в голове, вытащить их, а потом залить все отбеливателем.

Они будут преследовать меня до конца моей жизни.

Раньше я всеми силами избегала Дэвида Эклса. Как и все мы. На втором курсе он написал стихотворение о Колумбайне[10] для урока английского, да такое, что в итоге его отстранили от учебы. Все знали, что Дэвид странный – даже страшный. Затем, в начале третьего курса, преподаватель истории, мистер Тейлор, попросил меня поднатаскать Дэвида. У меня особо не было выбора – не было уважительной причины отказаться. И вроде бы поначалу ничего не предвещало беды; меня поразило, сколько он знал о сражениях Второй мировой войны, о том, какое оружие использовалось, когда и где. Хотя Дэвид ужасно писал работы.

Месяц спустя он второй раз позвал меня на свидание, и конечно, я сказала «нет», потому что встречалась с Майлзом и потому что Дэвид был Дэвидом, и после этого он стал вести себя странно. Очень странно. Появлялся там, где его не должно было быть. Наконец я сказала мистеру Тейлору, что больше не могу помогать Дэвиду.

Придумала, что слишком занята с джаз-бандом, и с тех пор видела его только в классе.

По крайней мере, если верить ублюдочному Майлзу, до той ночи на вечеринке Адама.

Выходные перед стрельбой ничем не отличались от всех прочих. Мы с Люси поссорились, она не хотела меня отпускать. Я сказала ей, чтобы она перестала вести себя как старуха, что с ней не повеселишься.

Позже той ночью, когда я уже собиралась уйти, чтобы встретиться с Майлзом, хмурая мама остановила меня на кухне.

– Почему Джордан не идет с тобой? Вы двое больше не гуляете вместе. Раньше вы были так близки. Что с вами, ребята?

И внезапно мне больше всего на свете захотелось выпить. Хоть пятьсот стаканов, лишь бы заглушить ее голос, лишь бы утопить свои мысли.

Джордан был наверху, в своей комнате, слушал музыку, эту свою любимую песню группы «M83», и последнее, чего я хотела, это идти звать его с собой на вечеринку, чтобы он следил за мной точно ястреб, зудел, как много я пью, и заставил уйти пораньше, потому что ему скучно.

Я не могла вынести мысли об этом. Как встречу его на следующее утро в коридоре возле нашей общей ванной комнаты, как и всегда после таких ночей, и брат будет смотреть на меня: «Что с тобой происходит, Мэй? Кто ты?»

На меня нахлынула злость, и я зарычала на маму:

– Я иду одна. Сама. Хочу жить своей жизнью – со своими друзьями. Мне надоело, что мой брат-неудачник везде за мной таскается.

В ответ ее глаза расширились, но остановились на чем-то позади меня. Я обернулась – Джордан стоял в дверях и наблюдал за нами. Его глаза встретились с моими, и я хотела что-то сказать, извиниться, но он развернулся и вышел из комнаты, а затем я уехала на вечеринку, а три дня спустя брат погиб.

В моей спальне, на моей кровати, в настоящем, звук раскалывает тишину, и я понимаю, что он исходит из меня, что я кричу.

Бегу в ванную и извергаю в туалет все, что за сегодня съела.

Опустошенная, тащу себя обратно в спальню и вижу письмо; оно лежит на моей кровати, дразнит меня.

Я так много не могу вспомнить, так многого не знаю.

Все вопросы, которые я гнала от себя прошлый год, наваливаются единым скопом: видела ли я Дэвида на той вечеринке? Мы действительно говорили? Джордан звал меня перед смертью? Почему я не вылезла из кладовки и не спасла его? Он простил меня за то, как я к нему относилась? Дэвид знает что-то о Джордане, и мне кажется, будто он украл у меня еще одну частичку моего брата. Он и так взял слишком много.

Я достаю свой телефон и захожу в избранное. Звоню своему главному абоненту.

Несмотря на то что это вечер пятницы и уже поздно, она отвечает после первого гудка. Как всегда.

Сорок минут спустя Люси сидит на моей кровати, крепко сжав в руке письмо. Другие разбросаны вокруг нее, как будто она в центре урагана. Подруга заканчивает читать и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

– И ты прятала их целый год? – Она обводит комнату рукой. – Так много. Поверить не могу, что ты позволила этому парню так долго тебя изводить… – Пытается заглянуть в мои глаза, но я смотрю в сторону, на стену, куда угодно, но не на письма или на Люси.

– Эй. – Она хватает мою вялую руку. – Эй. Не отворачивайся от меня. – Она отталкивается от изголовья кровати. – Не буду врать, будто знаю, каково тебе. В смысле, думаю, я вроде как поняла, потому что тоже любила Джордана, но… вряд ли. Не знаю. Я действительно не знаю.

Люси замолкает и устало потирает лоб.

– Я думала, ты исцеляешься… начинаешь жить. Ты бросила пить, снова ходишь в школу. Зак кажется хорошим парнем. Но боже. Это плохо, Мэй. Это очень, очень плохо.

Я крепко скрещиваю руки на груди и смотрю в пол, смаргивая слезы, которые наполняют глаза. Боль пронзает мою кисть – это я так сильно сжала одно из писем, что бумага порезала мне палец.