потонула во тьме. Под нависающими сосулями сталактитов расправились могучие плечи — свет заиграл на чешуе, которая покрывала их плотной бронёй. Однако сами чешуйки не походили на змеиные: округлой формой и опалесцирующим блеском они скорее напоминали о рыбах. Однако задуматься над этой любопытной деталью мне не позволили.

Громадная рука потянулась ко мне уже без всяких преград.

Не зная, куда бежать, я заметалась из стороны в сторону, уворачиваясь от падающих на каменный пол кулачищ. Сиськи болтыхались, но стало совершенно не до удобства. Спина чудища оказалась такой же чешуйчатой, а торчавший вдоль хребта гребень очень смахивал на перья рыбьего плавника. Мускулы его бугрились, а из пасти разило такой вонью, что сдохнет любая канарейка.

В темноте я не заметила очередной камень и споткнулась, ссадив колени и левый локоть, а заодно перемазав белоснежный наряд с кружавчиками в крови раненного камня. Обернулась и едва не замерла от ужаса: собранные кувалдой пальцы стремительно приближались.

Инстинктивно крутанувшись в сторону, я приложилась о камни ещё крепче, а кулак сотряс скальное основание хорошим таким землетрясением. С потолка снова посыпалось, а по полу побежали трещины.

В следующий миг опора под задницей пропала.

Пропасть огласили сразу два вопля: девчачий и чудовищный.

По-хорошему на этом бы пора проснуться, но нет, мой мозг не счёл падение с высоты трёх пожарных колоколен событием достаточно пугающим: закалился, гадёныш. Для полного счастья я даже не разбилась о воду, хотя знала, что с учётом высоты она должна стелиться не мягче, чем гранит.

Бултых!

В уши ворвалась глухота, из лёгких понеслись вверх пузырёчки.

Похоже, мой разум решил, что если по камням стекает влага, то где-то внизу она непременно должна собираться. Нет, ну, серьёзно? Имею я право хотя бы один кошмар не промокать, а? Ладно хоть не гниль — нет мерзкого привкуса, просто вода, пресная.

Вдосталь нахлебавшись, я сумела подняться к поверхности, хотя плавать никогда не училась: я же благовоспитанная девица, а не деревенская простушка.

Здесь, в подземельях свету браться было решительно неоткуда; потому он просто был: слабый, невыразительный, чисто для зрения. К собственному облегчению, продышавшись и проморгавшись, я заметила фигуру монстра: тот насадился всей тушей на остро выпирающий сталагмит. Тварь даже не подёргивалась, громадные ручищи свободно развалились в разные стороны, из пуза торчал каменный шип. Его можно было сравнить с бабочкой на иголке, но к бесам таких бабочек!

Отлетал своё и славненько.

Я выбралась на сушу — если сочащиеся влагой валуны можно удостоить такого наименования. Пеньюар и ночная сорочка под ним набрякли и противно липли к коже, как и волосы — зато хоть от кровушки прополоскались. Надо мыслить позитивнее, глядишь, и кошмары сниться прекратят.

Задрав голову вверх, я попыталась оценить размеры пещеры. Ничего не вышло, просто темнота. Хотя нет, смотри-ка, проступили очертания провала: от нашего падения осталась почти круглая дыра. Над нею точно не имелось открытого неба, однако, какая разница? Теперь будет! Вниз засочились косые потоки бледного свечения. Так ведь логичнее, чем просто светящийся воздух, верно? Вот и каменные зубья сталактитов стало видно. Главное, чтоб не начали срываться. Нет, об этом мы думать не будем...

Я шумно выдохнула и на всякий случай выбрала безопасный участок.

Всё тело ныло хуже, чем детишки перед контрольной.

Так, всё, надоело.

Пожалуй, посижу здесь, да подожду утречка. Коли сама не проснусь, разбудит горничная, камеристка, Санда или ещё кто. Никуда я больше не пойду, хоть ты тресни.

Трещать больше ничто не стало. Зато вернулись шорохи по укромным уголкам, колеблющиеся тени и отзвуки противного хихиканья. Кто эти хихикающие подлецы, я так и не разобрала, зато заметила движение...

Они подкрадывались тихо, потому что шуметь им было нечем. Они не имели ни ртов, ни лёгких, ни голосовых связок. У них даже не нашлось ног или лапок, чтобы мягко семенить по камням. Нет, они не могли приближаться шумно.

Куски слизи для этого не приспособлены.

Совершенно прозрачное желе ползло по стенам, выбиралось из воды. Шматки его наплывали на отдельно валяющиеся обломки проломленного потолка. И этих медуз становилось всё больше... Они вытягивались и перебулькивались внутри собственных оболочек — если те имелись, — да так и перемещались всё ближе. Жидкие сопли свесились даже со сталактитов.

Не помню, как подскочила на ноги и попятилась. Лопатки коснулись промозглой тверди, а потом я вздрогнула, ощутив через невесомую ткань холодное, липкое прикосновение.

Визжа в беспамятном ужасе, я содрала одного ползуна с плеча, другой перекочевал на мочалку моих волос, третий уже скользил по голени. Я затопала ногами, давя тварей и пытаясь сбросить самую наглую гадину, уже подбиравшуюся к самому сокровенному: под моим подолом ещё никого не бывало и ошмёток желатина не станет первым!

Наступать на ползучую мерзость стало ошибкой.

Они скользкие, заразы.

Я отбила копчик, а эти слизистые поганцы наползали. Запутавшийся в волосне коснулся ушной раковины, стал просовывать холодный отросточек... Новый визг огласил едва видимые своды подземелья. Как я его отдирала! Как брыкалась и отшвыривала эту погань! Я хватала медуз руками, а они сочились между пальцев. Я стряхивала их, швыряла в воду, а новые успевали облепить меня ещё плотнее.

Живые сопли побеждали и норовили просочиться в какое-нибудь естественное отверстие, но предпочтение отдавали всё же голове. Мой визжащий рот, истошно втягивающие воздух ноздри и беспомощные уши — вот, куда стремились просочиться эти отродья кошмарных грёз. Я мешала им, как могла, но их становилось всё больше.

В этот отчаянный момент я бы всё отдала, лишь бы проснуться в холодном