холодный пот, Иноичи зарылся пальцами в волосы и стоял, ожидая, пока мир перестанет кружится и утихнет писк в ушах.

— Я в норме.

— Иноичи-сан, что вы…

— Все-таки пытаюсь найти что-нибудь в ее памяти. Какие-то куски. Может, хоть что-то сохранилось.

Иноичи выдохнул и посмотрел на голову девушки, торчащую из бетонной полусферы.

В первый момент что-то дрогнуло в душе, когда он понял, что именно к ней придется влезть в голову. Девочка была возраста Ино. Он бы не хотел, чтобы с его дочерью… Но память девочки оказалась коварной. И сейчас, спустя столько тщетных попыток взломать ее, Иноичи перестал задумываться о том, что перед ним ровесница дочки. Все, что интересовало его, — нерешаемая задача.

Он глотнул воды, провел пальцами по потному затылку и снова шагнул к своей жертве.

Мир сменился чернотой с серебристыми переливами ртути. Иноичи привычным путем обогнул врата с ловушками и очутился у мозга с ожидающей панелью ячеек-томоэ. Бесполезной панелью.

Попробуем другие моменты…

****

Во рту было сухо. Боль подступала к горлу жгучей кислотой. Внутренности болели так, словно кто-то перемешивал их ложкой, они пульсировали и отдавались спазмами.

«В этом мире существуют только боль и страдания. Такова реальность».

Сейчас Обито был согласен с этим как никогда. Он открыл глаз и ничего не увидел. Все равно что и не открывал вовсе. Та же чернота. Он тихо застонал и попытался абстрагироваться от боли. Нет, все же тьма была иного рода. Он чувствовал запах сырости, земли и крови, а в прошлой тьме этого не было.

Та тьма была лучше. В ней не было запахов и не было боли. В ней не было мыслей. Мысли оказались такими тяжелыми. Он почти надрывался, пытаясь протолкнуть каждую через свой рассудок.

Рин.

Кажется, это было последнее, что он видел: слезы Рин, которая тянула к нему руку и в то же время заставляла себя уходить.

Точно, я же умер. Я оттолкнул Какаши, и камень упал на меня…

Но за этим воспоминанием оказались и другие. Целый океан воспоминаний между миссией у моста Каннаби и тем, что с ним творилось сейчас. Воспоминания пролистнулись вмиг, словно страницы книги. Глаза стали влажными.

Рин умерла.

Обито зажмурился и снова открыл глаза, надеясь рассмотреть хоть что-то во тьме.

Теперь он вспомнил.

Он пытался переместить в свое измерение Итачи и Карин, когда внутри что-то взорвалось. Он едва успел на последнем издыхании переместиться…

А куда он вообще переместился?

Учиха Сарада… Она каким-то образом достала его. Как? Он не видел атаки. Если бы видел, если бы подозревал — уклонился бы, как делал всегда. Уже много лет ему не наносили таких тяжелых повреждений, да и за всю жизнь мало кому удавалось задеть его так серьезно. Последним был Итачи со своим Аматерасу. Перед ним — Йондайме Хокаге. Перед этим — тот проклятый камень.

— Что же, мы квиты, кажется, — прошептал Обито темноте. — Я убил тебя. Ты убила меня. Только ты все еще жива, а я…

В сухом рту чувствовался мерзкий вкус крови.

— Ой, пришел в себя. Надо же! — воскликнул где-то рядом бодрый голосок.

— Зецу… — прошептал Обито. — Где я?

К сухому горлу снова подступила кислота. Она попала на язык, и во рту стало влажно.

— В безопасности.

Белый всегда был таким веселым и жизнерадостным, а Обито диву давался откуда столько веселости и оптимизма у существа, который не знает вкуса еды и облегчения после испражнения.

— Тебя потрепало, — заметил Белый с легким огорчением.

— Я умираю?

— Нет-нет! Мы тебя подлатали. Да и с половинкой нашего тела для тебя это не смертельно.

— Хорошо.

От крови уже тошнило — ее все больше поступало в рот. Обито повернулся на бок и закашлялся. По щеке от губ потекла теплая струйка.

— Учиха Саске. Что он?

— Все еще без сознания, — сказал Черный. — Он потратил слишком много чакры.

— Да уж, он долго будет восстанавливаться! Но его раны мы обработали.

— Зажгите свет, — приказал Обито, с трудом ворочая тяжелым языком, увлажненным кровью вместо слюны.

— Ха-ай!

Тьма отступила. У пещеры появились границы. Разглядывая неровности земляного потолка, отбрасывающие тени, Обито чуть успокоился и даже немного расслабился, насколько вообще можно было расслабиться в таком отвратительном состоянии.

Это все было неправильно. Такая сильная боль: и душевная, и физическая.

Боги, которые творили этот мир, были слишком жестоки. Боги были не правы.

Шаринган и риннеган — наследие богов, а Учиха — их дети. Дети могли продолжить дело родителей. Дети богов тоже могли творить миры, лучшие миры. Правильные.

«Зачем создавать мир иллюзий? Он все равно будет ненастоящим», — так он думал когда-то.

Тогда давно он был маленьким и слепым, лучшая реальность, сотворенная с помощью гендзюцу, казалась ему бредом. Но смерть Рин стала прозрением. Обито начал понимать, что мир, отныне пустой, на самом деле куда более широк и глубок, чем он представлял себе прежде. Мир состоял из множества слоев. На одних слоях жили люди и называли эти слои реальностью. О других слоях люди не подозревали вовсе, заглянуть в них могли лишь потомки богов — наследники додзюцу.

Одним из таких слоев было измерение Камуи.

И правда, кто сказал, что их реальность была единственно подлинной? Сотворить на одном из слоев с помощью гендзюцу другую реальность с другими законами, а затем переместить в нее остальных, и уже она станет для всех мерилом. Никто не заметит подмены, потому что разницы в подлинности на самом деле не будет.

Новая реальность — не сон внутри сна. Просто шаг из одного сна, полного кошмаров, в другой, равноценный, но куда более приятный и правильный.

Шаг в сон, где была бы живая Рин.

****

Густая каша красок приняла формы.

Яркий солнечный день, квадратный камень могилы. Белоснежная рука, а на руке — полупрозрачная кожа белой змеи. Иноичи затаил дыхание, боясь спугнуть видение. Картинка покачнулась. Могильный камень исчез. Появилось лицо — молодой Сарутоби Хирузен, еще не лысый.

«…судьба, что ты нашел ее здесь. Может, твои родители переродились где-то…»

Солнечное кладбище и молодой Хокаге утонули в океане красок.

Иноичи усилием воли подавил приступ тошноты и открыл глаза. Он стоял у мозга, положив руку на свиток.

Давние воспоминания можно местами прочесть. Но, черт, как эта девочка может